О времени и Гедде Габлер
Текст: Фазир Муалим
Фотография: Александр Антчак
Поэт и театральный критик Фазир Муалим о новой Гедде Габлер.
В конце каждого года — все садятся подводить итоги. В ушедшем 2018 случилась эпидемия подведения итогов. Как будто не год завершился, а жизнь подошла к концу и нужно готовить отчёты для Страшного суда. И я решил: а нельзя ли нечто подобное придумать для начала года? Ведь в той же религии (я говорю об исламе) наряду с Судным днём существует понятие предвечного договора. Суть его, если коротко, заключается в том, что в начале начал Бог расписал сценарий для человека и, заручившись его согласием, сотворил пространство и время, а потом наделил каждого из нас своим местом и веком в уже завершённом мире. Таким образом, всё, что случится — случилось. Однако, как говорится в таких случаях, что-то пошло не так. У человека развилась воля и разыгралась фантазия, и он начал переделывать время. Тогда оно «спряталось». Вот и получается, что с тех самых пор мы видим только то, что открыто нами и прожито. И никакая поверка событий наперёд невозможна — разве что смутные планы, которые, к тому же не всегда реализуются.
Это было моё предисловие к начавшемуся 2019 году. О времени и о нас.
А теперь небольшой разговор с самим с собой и воображаемым собеседником о первом спектакле, который я успел посмотреть после долгих новогодних праздничных дней.
Премьера в московском театре имени Пушкина. Режиссёр Александр Шульев поставил знаменитую пьесу Генрика Ибсена «Гедда Габлер» по новому переводу Ольги Дробот, только что вышедшему в издательстве «АСТ». Я сказал «знаменитую», однако должен признаться, что сам я это произведение то ли не читал раньше, то ли позабыл. Полистал и старый перевод Анны и Петра Ганзен — нет, всё-таки не читал. Нечем хвастаться, но и скрывать не буду: я принципиально считаю, что нет никакого стыда, если вы чего-то не читали. Можно говорить о жалости, о досаде, но не о стыде. Ведь посудите сами: если хвататься за всё, что лезет в руки, то напрочь отобьешь в себе интуицию к книге. И потом, никто не отменял категории «твоё» — «не твоё». В одном случае — ищешь, пока не найдёшь; в другом же — лишь изредка и выборочно читаешь по случаю. Именно такой случай мне и представился на прошлой неделе: попалась книга переводов, и одновременно получил приглашение на спектакль. Скажу сразу: пьесу прочитал — не пожалел о потраченном времени, но и не сильно обогатился. Другое дело, будь я феминисткой, борющейся за права и свободы женщин — тогда бы этот опыт пригодился в моём багаже. Да и то в качестве иллюстрации социального бесправия женщин прошлых лет. Сейчас ведь всё по-другому, разве нет?
А постановка оказалась скучнейшей. Сидел я в зале и глотал зевки — только чтобы не выглядеть дурно перед англоязычной делегацией, в окружении которой очутился. Вероятно, какие-то студенты-театралы с руководителем. Парнишка, расположившийся впереди меня, срисовывал карандашом себе в тетрадь оформление сцены: слева зелёная стена с широкой белой полосой поверху, в середине — огромный почти до потолка шкаф с ячейками, забитыми разного рода чемоданами, сундуками и корзинами, по сцене — стулья, красное, кажется, кресло, жёлтая стремянка. Парень-иностранец рисовал всё в сером цвете: он пользовался одним карандашом. Я подглядывал через его плечо. А как еще разбавить скуку? В финале спектакля поверх декораций ляжет и начнёт вращаться, как обычно в кино показывают, когда кружится голова, черно-белая видеопроекция не то леса с деревьями, не то каких-то штрихов и линий. Ну, точь-в-точь как мой сосед-иностранец рисовал в своей тетради. Я даже подумал про себя: «Друг друга отражают зеркала». Кстати, художник-оформитель Мариус Яцовкис.
Что касается актёрской игры, ради которой я, признаться, только и хожу в театр, то — увы! — мне не повезло на этот раз. Забуду всех, кроме Анны Бегуновой, игравшей Теу Эльвстед. У неё красивая речь. Мелодичная.
На мой взгляд, все попытки «осовременить» пьесу в театре проигрышны в принципе. Говоря словами гоголевского попечителя богоугодных заведений Земляники, «если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет».
Актриса Александра Урсуляк играет Гедду Габлер нашей современницей, всем своим поведением, манерами, даже одеждой демонстрирующей, что она свободная женщина. Но Гедда, принужденная выйти замуж, несчастна в замужестве. Только в нынешней постановке непонятно, кто её принудил, зачем ей вообще был нужен муж. То есть с модернизированной Геддой мы лишаемся основного конфликта пьесы — с обществом, так как оно в этом случае тоже оказывается современным, то бишь безразличным к чужому выбору.
Может быть, Урсуляк растит из роли новую леди Макбет?
В качестве интересного момента постановки я бы отметил то, что действительным главным героем становится Книга, написанная Левборгом (актёр Александр Матросов), «расстрелянная» (по пьесе — сожжённая) Геддой и восстановленная её мужем (актёр Алексей Воропанов) и Теой.
Кстати, те штрихи и линии на видеопроекции в финале, которые мне показались деревьями — возможно, были рукописными строками? Скрижалями. Об этом я не подумал.
Тут самое бы время, связав книгу Левборга с предвечным договором, о котором я писал вначале, закольцевать и закончить текст. Но хочется ещё несколько слов сказать о Гедде Урсуляк, поразмыслить над ней. Не потому, что она такая интересная получилась, нет — ровно наоборот: она непонятная.
В пьесе Гедда Габлер странная и маняще сумасшедшая, как Настасья Филипповна у Достоевского или позже у Горького Надежда Поликарповна. Она любит красоту. Или жить, или умереть — но чтоб непременно «увенчанный листвою винограда».
У Ибсена Гедда Габлер вышла замуж за Йоргена Тесмана не по любви. Вернувшись из свадебного путешествия, она узнаёт, что Эйлерт Левборг, в которого, как ей кажется, она была когда-то безумно влюблена, в городе. В своё время Левборг спился и опустился на социальное дно, однако встретив Теу, с её помощью не только поднялся и оправился, но и начал писать книги и стал знаменитым автором. Гедда приревновала, даже позавидовала Тее — её способности «творить» человека — и захотела продемонстрировать свою власть, которая, к несчастью, оказалась разрушительной. Левборг снова запил, потерял рукопись новой книги, обещавшей стать ещё более славной, чем первая и, что самое страшное — он испытывает привязанность к Тее: ведь книга была их общим ребёнком. Тогда Гедда подсовывает Левборгу пистолет, намекая, что надо застрелиться. В грудь или в висок. Но и этот план расстраивается: в её пьяного любовника стреляют «чуть ниже живота», да в каком «пошлом» заведении — в публичном доме. И вот она сама, Гедда Габлер, кончает жизнь самоубийством: «Застрелилась! Прямо в висок! Подумайте!..». Если жить не получается красиво, то пусть хотя бы смерть будет красна.
В спектакле Гедда упрямая, злая, мелкая, циничная и жестокая. Жестокая — вот точное слово! Причём бессмысленно. Может быть, Урсуляк растит из роли новую леди Макбет? Интересно. Дай срок, посмотрим.
Остаётся сказать словами самой фру Габлер, когда она подталкивала Левборга застрелиться:
— Послушайте... Нельзя ли только... чтобы это было... красиво.