18+
17.11.2022 Тексты / Рецензии

​Я иду искать

Текст: Вера Бройде

Обложка: предоставлена Поляндрия Принт

О большом путешествии Чарли из прошлого к дому пишет обозреватель Rara Avis Вера Бройде.

Кёртли С. Дикий путь домой / Пер. с англ.: Е. Юнгер. — СПб.: Поляндрия Принт, 2022. — 256 с.

Они такие разные. Вон тот похож на волка, вот этот — на ребёнка. Косматый смотрит с яростью, а стриженый — с опаской. Один стоит босой, с копьём, в пятнистой шкуре. Другой одет в футболку и джинсовые шорты. У первого — царапины, и рёбра проступают, хотя он очень сильный, выносливый и храбрый. Второй гораздо мягче, податливее, слабже — он выглядит напуганным, как серая полёвка, которая залезла в любимую нору, а там, забившись в угол, внезапно осознала, что норка-то — чужая, а где её — не знает. Но внешний вид обманчив: возможно, что полёвка намного старше той, какой она была, забравшись в «свою» норку не в этот — в прошлый раз, а «волк» скрывает страх, объявший его так, что трудно жить и спать... Возможно, что он прав, когда себя вот так — таинственно, воинственно, по-волчьи, по-звериному, отчаянно ведёт? А может быть — напротив: и тут не у него, а у неё, у «мышки», как будто больше шансов, чтоб выбраться и выжить? Возможно, им придётся друг с другом подружиться. Но как? Ведь вы же видите — они такие разные... Что между ними общего, помимо той петли, которая случайно, вот здесь, в пространстве-времени — примерно, как на ткани большого одеяла, наброшенного кем-то на наш огромный мир, — некстати или кстати, вдруг вылезла наружу?

Герои Миядзаки теряли имена, теряли память, лица, когда из той реальности, в которой они жили, случайно попадали в какой-то новый мир — волшебный и бесправный, безумный и забавный, а, в общем — даже славный, хотя и дикий мир * — Речь идёт о полнометражном мультипликационном фильме «Унесённые призраками», снятом на студии «Гибли» в 2001 году. . Герои Кёртли тоже — теряют что-то в прошлом... Как будто эти знания, как вспышки или кадры: внутри, перед глазами. Как будто на экране — как быстрые мгновения, как «те» воспоминания — такие же ключи, что мы вот иногда...да что уж там — всегда, почти всегда теряем. Ключи от наших ящиков, от наших дневников, от комнат и домов, — ау, вы где? Молчите... Искусству их терять учила ещё Бишоп * — Элизабет Бишоп (1911—1968) — американская поэтесса, прозаик, педагог и переводчик. Приведённая цитата взята из ее стихотворения «Один навык» в переводе Сергея Сухарева. , лишившаяся мамы, двух городов и рек, «двух царств», материка, и голоса, и слова. Искусству их искать — теперь, спустя полвека — другая поэтесса * — «Дикий путь домой» стал первой книгой поэтессы и детской писательницы Софи Кёртли, которую она создала для подростков. как будто учит снова.

Один из них не помнит, как вдруг сюда попал, как звали его дома и где он, его дом. Второй прекрасно знает, что он сюда сбежал, когда услышал вой: кричала его мама, родившая ребёнка, чьё крошечное сердце стучало слишком громко и слишком неумело. Обоим жутко страшно. Обоим не понятно. Обоим нужно что-то, способное устроить, исправить как-то всё, вернуть, назад, как было. Обоим очевидно, что помощь не придёт. Обоим по двенадцать. И оба — потерялись... И кто-то наблюдательный, кивая на обложку, находчиво заметит: «Наверное, в лесу?». Ну, да, его ведь Мантл — художник этой книги — «впускает» на страницы, рисуя ветви, листья, которые могли бы и буквы, и слова, и целые абзацы, шурша, собою скрыть, а может, и впустить — туда, в лесную чащу, куда ничья нога, должно быть, никогда, ни разу, не ступала... «Старейший лес в стране» — написано у Кёртли, которой как-то глупо и как-то даже трудно — вот так вот вдруг не верить. Да тут и карта есть: огромный Дуб — на севере, Качели — чуть поодаль, а Камень Духов — вот он, на западе, у дома, и тысячи тропинок, петляющих вокруг, гравийные дорожки, ведущие к реке, Пещера Мертвеца — она внизу, на юге, и мостик из камней, и заросли травы, похожие на лохмы какой-то юной ведьмы... Лес кажется реальным. И в то же время — странным: внезапным и коварным. Не сказочным — отнюдь, скорее — страшно старым. Вы скажете: «Мы знаем. Мы знаем, лес был старым. Зачем об этом снова? Зачем нужны повторы?». Да-да, вы правы — точно: лес был, конечно, старым — не маленьким, как эти, плутающие дети, но он им был не долго — минут семнадцать, может. С течением реки, шуршащей, как страницы, лес вдруг преобразился: он стал и вправду древним.

На месте прежних тропок — орешник и шиповник. А там, где был колодец, — огромная воронка. Моста как не бывало. Трава кругом до неба. И запах — запах прелый: тяжёлый, сладкий, жгучий. А птиц — их просто туча: зелёных, рыжих, белых, огромных, как орлицы, и крошечных, как сойки, кричащих так, что больно, летающих повсюду... Представьте себе чувства, которые, как люди, друг с другом вечно спорят, друг друга задевают, а сталкиваясь лбами, они не разлетаются — они воспламеняются. Багровые, как фениксы, горят, бросая искры, похожие на перья, пока не умирают. Чудовищное зрелище. И даже миф о том, что феникс возродится из грустной горки пепла, ну, как-то, если честно, не слишком утешает... А если в этот раз у них — сгоревших птичек — не выйдет, как обычно? Накладки ведь случаются. Со всеми. Это факт. И мальчик Чарли Мерриам, сбежавший из больницы, где мама с папой слушали, что скажет им про сердце его родного братика суровый с виду врач, пока тот самый братик, похожий на птенца, лежал в своей кроватке из прочного стекла, и, как птенец, пищал — противно, тонко-тонко, надрывно, громко-громко и дико, невозможно, — конечно, Чарли знал, что братик не здоров, что жизнь его важна — важнее всяких слов, которых он в тот день, день своего рождения, хотел услышать очень — от мамы и от папы, но так и не услышал, не выдержал, не «выжил» — в больничном аде том... Конечно, Чарли помнил, как он мечтал о брате, как представлял его, ворочаясь в кровати, не в силах глаз сомкнуть. И да — он это чувствовал — всё сразу, вместе, скопом: и ревность, и тревогу, и стыд, и гнев, и боль, и ужас, и досаду, и ненависть, и грусть, и злость с обидой — тоже, и жгучую вину, усталость и тоску. И чувства эти были...как птицы в клетке-теле: они там долго бились, взлетали и садились. И Чарли понял сердцем, душой своей, всем телом, и горлом с твёрдым комом, и даже кожей понял (она вдруг стала тёплой), что он уже не может, что если не отправится — туда, где был так счастлив, так весел и свободен, то птицы эти вспыхнут. И он сгорит дотла. Или сойдёт с ума. И вы, читая это — читая в книге Кёртли «написанные» им, бегущие, как волки, взволнованные строки — вы Чарли понимаете. И вы ему киваете. Вы чувствуете то же. Вы знаете — он прав: по-своему, по-детски, — не вечно, но сейчас, когда бежит по лесу, не слыша своих ног, не слыша злобных фактов, кричащих: «Ты не прав!», а слыша только ветер, свистящий в волосах, и бурное течение — не времени...не времени — но той реки, что прежде была такой спокойной, а тут вдруг стала гордой, шумливой, непокорной. Она-то и несла, качая на волна́х, ещё один тяжёлый, уставший, грустный факт. Факт новый — и не новый. Факт маленький, холодный. И твёрдый — очень твёрдый: как влажный черный камень, что врос в речной песок. Мальчишку звали Олли, хотя он вспомнит имя, что дали мама с папой, когда придёт в себя, когда уже и Чарли, в конце концов, поймёт, что этот век и лес — не те, что, что были прежде, вчера и год назад, и это он — не здешний, а вовсе не мальчишка, который ищет дом, свою сестру Молёк, свою семью и всё, что делает его... таким живым, как факт.

Сквозь листья, сквозь траву, сквозь дикий виноград, одетый в бледно-жёлтую, тугую кожуру, вы смотрите на мир глазами двух мальчишек и видите их лес, заросший сорняками, крапивой и плющом, исхоженный волками, медведями, лосями, наполненный рычанием, жужжанием и треском, шуршанием и криками, и смертью, и борьбой, и жизнью, и тоской. И он такой реальный, безмерный, благодарный, такой зловещий, жадный, такой неповторимый, трепещущий и страшный, взлохмаченный и пряный... И разный — очень разный. И как вам это нравится? Ведь вы залезли в дом, который вам, как Чарли, такой...такой чужой. В кого вы превратитесь, попав в такой вот лес? В оленя, как и Олли? В охотника, как в детстве, когда мы все носились, вопя, свистя и воя, с «наточенными» папами пластмассовыми копьями, и думали, что это — хотя и не взаправду, а всё-таки серьёзно, решительно и важно? Вы станете добычей — вы чувствуете, верно? А если не добычей, то просто бледной тенью. Ведь этот лес из книги не только «настоящий»: он соткан из истории, придуманной природой — и женщиной, ребёнком, поэтом, «режиссёром». Он внутренний, как космос, предчувствие, забота, как что-то... что-то в сердце, «прочитанное» Кёртли: и дикое, и древнее, и мудрое, и верное. Звериное? Наверное. Оно и есть, должно быть, то самое, что было и будет с нами вечно. Помимо дикой мяты, которая, похоже, вообще всегда росла, помимо звёзд на небе, рассыпанных, как соль, помимо Камня Духов, реки, Луны и Солнца, помимо этой тяжести и этой пустоты — тоски по дому, может, а может, страха просто — огромного такого, как братская любовь... Чего же ты боишься? Боюсь остаться здесь. Не потому, что ЗДЕСЬ, а потому, что ВДРУГ — вот так, совсем один, без них, СВОИХ оленей, СВОИХ волков и сов, без тех, кому сумею отдать СВОЮ, вот эту — вот эту красоту.

Другие материалы автора

Вера Бройде

​Маргиналы в авангарде

Вера Бройде

Зелёная папайя, коричневый банан

Вера Бройде

​Против шерсти

Вера Бройде

​Хороший, плохой, добрый