18+
26.12.2016 Тексты / Статьи

​Взлом Рождества

Текст: Алена Бондарева

Иллюстрация digitalcollections.nypl.org

О вреде и пользе святочных рассказов, Деде Морозе и толпе эльфов рассказывает главный редактор Rara Avis Алена Бондарева.

Все началось со святочного рассказа. Хотелось, чтобы последний в этом году спецвыпуск Rara Avis завершался разговором о чем-нибудь хорошем и даже чудесном. Если уж не про мир во всем мире, то хотя бы про обогретых литературой сироток, скромных девушек, которым воздастся за доброту, и накормленных нищих. Хотелось обсудить не столько само описание чуда в литературе, сколько его возможность сегодня, а также то, что под ним теперь понимается.

Но пока мы готовили этот выпуск, выяснилась интересная вещь. Канон святочного рассказа * — действие происходит в период от Рождества Христова до Крещения, в сюжете есть нечто чудесное или даже фантастическое, зло и корысть непременно наказывается, а финал обязательно хороший или еще лучше — веселый. , изъезженный за несколько веков вдоль и поперек, прочно ассоциируется со штампом. Причем не только у писателей, но и у читателей тоже. Однако последние, если верить научным работам на эту тему (например, доктора филологических наук Елены Владимировны Душечкиной), никаких трудностей не испытывают. Они как читали, так и читают святочные рассказы с превеликим удовольствие в положенное время. (Начиная примерно с конца XVIII века и до Революции, все русские литературные журналы в период Святок утопали в так называемых календарных текстах — то есть эти истории непременно привязывались к определенному праздничному периоду). Что, конечно же, у некоторых авторов вызывало и продолжает вызывать раздражение.

«Внеся деньги куда следует, чтобы не делать визитов, и запасшись на все праздники кипой газет и журналов... я принялся глотать рассказ за рассказом.

Я волновался вместе с невестой за ее жениха, который неизвестно зачем мотался в страшную вьюгу по степи. Я лили слезу перед добротой старушки, обогревшей брошенную девочку. Я скорбел о мальчике-нищем, замерзшим под окном богатого дома. К вечеру я одолел все, но у меня начался жар, затем бред, галлюцинации... Я не узнал жены и детей.

Всю ночь я метался. Утром положение ухудшилось...

Пришлось обратиться к помощи врачей... подвергнуться гипнозу.

И только через месяц я выздоровел.

Не читайте святочных рассказов» * — Елка: Новейшее издание для подарка в стихах и прозе. // Мъесяцъ страданий изъ-зачтенi я рождественскихъ рассказовъ — М.: Лабиринт Пресс, 2017. С. 53. .

Вообще, создателем канона считается Чарльз Диккенс (1812-1870) * — имя Николая Семеновича Лескова (1831-1895), русского продолжателя традиции святочного рассказа, тоже прозвучит еще не раз. , его «Рождественская песнь в прозе» (1843), рассказывающая про мерзкого, но чудесным образом перевоспитавшегося, скрягу Скруджа, и сформировала тот самый штамп — душещипательную, а сегодня еще и ставшую явлением массовой культуры, историю. Суть которой хотя бы в Рождество расставить все по своим местам — хорошим дать пряников, а дурным — подзатыльников. Поэтому не удивительно, что после Диккенса и его нехитрых нравоучения с запрограммированным чудом в финале святочный рассказ пережил перерождение. Однако он так и не преодолел своей заштампованности.

С одной стороны, до сих пор ежегодно пишется масса рождественских рассказов для верующих, почти все эти тексты не выдерживают критики, да и функцию они несут обрядовую и миссионерскую.

...почему бы и нам, не знающим сострадания, не поплясать на костях Санты

Не отстает и светская литература. Под Новый год печатается множество второразрядных сборников. Как иностранных, вроде «Куринный бульон для души. 101 Рождественский рассказ» («Эксмо», 2016), так и русскоязычных. Например, в книгу «Темная сторона города» («Эксмо», 2014) вошло несколько крещенских рассказов * — подвид святочного страшного рассказа. или прошлогодний проект Lenta.ru, в котором русские писатели попытались воссоздать рождественское чудо.

Снимаются десятки сезонных комедийных и мелодраматичных фильмов.

Маленький Маколей Калкин обязательно отобьет свой дом у грабителей и встретится с мамой («Один дома», 1990). И милая девушка, спасшая на платформе богатого мужчину, найдет женское счастье («Пока ты спал», 1995). А если у кого-то и не сладится с любовью, то непременно будут другие хорошие новости («Реальная любовь», 2003). Все это, по сути, истории, созданные по канону святочного рассказа, только сегодня они утратили первоначальную сакральность, отчего стали более приземленными.

С другой же стороны, появилось множество злых, ироничных и даже издевательских книжек для детей и взрослых, авторы (от Марка Твена до Стивена Кинга) пишут о том, что современное Рождество — праздник потребительский, оно давно потеряло не только связь со Спасителем, но и магии в нем ни на грош. Поэтому почему бы и нам, не знающим сострадания, не поплясать на костях Санты.

Но есть ещё и третий вариант, когда ирония существует в контексте символичности Рождества и признания его культурообразующей функции. Если мы говорим о литературе, то это Терри Пратчетт с его «Санта-Хрякусом» (1996). Жители Плоского мира празднуют Страшдество, а исчезновение самого Санта-Хрякуса грозит невосходом солнца. Если же — о кино, то нельзя не упомянуть Тима Бертона с его страшноватыми аллегориями и довольно мрачным рождественско хэллоуиновским юмором, как в киноленте «Кошмар перед Рождеством» (1993).

Разумеется, рассуждая о рождественском чуде, нельзя обойти и разговоры о том, что такое Рождество в целом, и что оно представляет из себя на Западе и в России в частности.

В современном глобализованном и мультикультурном мире происходит постоянный перенос символов и смешение ценностей. Довольно часто знаковые моменты западной культуры в русской присутствуют лишь номинально. Так произошло с елкой, которая пришла в Россию как декоративный символ из Германии. И поначалу считалась забавой для богатых.

Сегодня же на Рождество и Новый год у нас радостно развешивают еловые венки. Но мало кто знает, что первый был сделан в 1839 году лютеранским теологом Иоганном Хинрихом Вихерном вовсе не для украшения. Зажигая на круглом еловом венке свечи (маленькая каждый день и большая каждое воскресенье), Вихерн помогал своим приемным детям отсчитывать дни до Рождества. Позднее венок стал символизировать ожидание Христа.

Образ американского Санта-Клауса сегодня и вовсе не отделим от отечественного Деда Мороза. И все это лишь часть большой истории заимствования, деформирующей национальную рождественскую и новогоднюю традицию. Разумеется, изменения отражаются и в текстах святочных рассказов, внося все больше путаницы. Особенно если речь идет о переводных детских книжках, в которых у Деда Мороза в помощниках не внучка Снегурочка, а толпа эльфов...

Вот обо всем этом мы и будем говорить за неделю до Нового года.

Другие материалы автора

Алена Бондарева

​Мама, выдыхай! И другие советы Никитиных

Алена Бондарева

​Мария Семенова о том, как пропал Волкодав

Алена Бондарева

​Лицензии смыслов

Алена Бондарева

​Роуд-муви. Книжный вариант