18+
09.01.2017 Тексты / Авторская колонка

​Ученье — свет

Текст: Владимир Березин

Фотография: из архива автора

Писатель-пешеход Владимир Березин о школе в искусстве и обучению приёмам.

Всякого только что родившегося младенца следует старательно омыть и, давши ему отдохнуть от первых впечатлений, сильно высечь со словами: «Не пиши! Не пиши! Не будь писателем!»

Чехов А. Правила для начинающих авторов * — Чехов А. Правила для начинающих авторов //Чехов А. Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. Т. 3. — М.: Наука, 1975. С. 205. .

Сеть, которая, как известно, многим замещает телевидение, и вообще служит барометром и термометром жизни, стала всё чаще подсовывать мне рекламу литературных курсов. Причём расценки, что называется, доставляют. Это десятки тысяч рублей, а то и сотни. За полный курс сценарного мастерства просят двести тысяч, ну и тому подобное далее.

Эти новости — хороший повод для наблюдения за живой природой.

Во-первых, феномен расцвета курсов писательского мастерства можно легко объяснить тем, что на рынок выдавило массу людей, что раньше жили сочинением текстов. Естественно, что эти люди ищут нового заработка, и хорошо помнят — лучший способ заработать миллион — продать книгу «Как заработать миллион» или вести курс обучения на схожую тему. Это объяснение верное, но неполное.

Я вижу довольно большое количество людей, что несут свои деньги на эти курсы — тут налицо симбиоз дающего и берущего.

Во-вторых, есть разные потребители услуги. Одни покупают символический капитал — членство в многочисленных и рахитичных Союзах писателей, справки и сертификаты, которые, как они думают, помогут им с пенсиями или просто произведут впечатление на окружающих. Это похоже на покупку иностранцами ушанок с кокардами и значков Советской Армии — в этих предметах магия прошлого, неостывший пепел империи, а за штампованной жестью угадывается угасшая, но всё же сила. Но таких недальновидных покупателей литературной образовательной услуги немного. Есть множество людей, которые как раз приходят для того, чтобы их научили создавать литературное произведение.

Часто недоумевают, отчего кто-то готов отдать деньги за обучение письму (у нас, кстати, до сих пор есть стойкая нелюбовь к плате за нематериальное). А тут ещё наступила череда тощих лет, и всем стало известно, что должность писателя перестала быть хлебной. Нет ли тут ошибки? Или какого наваждения, морока?

Ошибки тут никакой нет. Сто лет назад, во время Гражданской войны в Петрограде, открылась Литературная студия Дома искусств. Вот что пишет сын Корнея Чуковского Николай: «Вся жизнь художественной и литературной интеллигенции Петрограда в знаменательное четырехлетие с 1919 по 1923 год была связана с Домом искусств. В Доме искусств завершилось многое из того, что пышно цвело в русской культуре в предшествующую эпоху. Дом искусств был колыбелью для многого, чему предстояло возмужать и расцвести в последующие годы». При всех экономических сложностях современности с военным коммунизмом нынешние времена никак не сравнить. А уж тогда семинары велись за паёк, ценность денег, казалось, была навсегда утрачена.

Но довольно много людей разного жизненного опыта, не рассчитывая на финансовую отдачу, устремилась в Студию, которая состояла из разного рода жанровых семинаров. Одни ходили на поэтический семинар Гумилёва. Семинаром по критике руководил Корней Чуковский. Он, по всей видимости, был неважным педагогом и долго издевался над работой одного из учеников — тот бледнел от обиды. Учебная статья была его первым произведением, и он, возмутившись, перешёл в семинар прозы, который вёл Замятин. Звали человека, написавшего неудачную статью — Михаил Зощенко. Ему было двадцать пять, и у него к тому моменту было пять орденов за войну с германцами.

...люди покупают курс, как свечку в церкви — для избавления от нищеты

Николай Чуковский вспоминал дальше: «Художественному переводу, и притом исключительно переводу стихов, был посвящен всего один семинар — М. Л. Лозинского. На занятиях этого семинара я тоже никогда не был. Особенность этого семинара заключалась в том, что состоял он исключительно из женщин,— ни одного мужчины, кроме самого Лозинского. Пятнадцать дам, изысканных, лепечущих по-французски, в возрасте от тридцати до сорока и, говорят, поголовно влюбленных в своего руководителя. А в него тогда мудрено было не влюбиться,— высокий, крепкий, обольстительно учтивый и пленительно образованный, Михаил Леонидович Лозинский привлекал все сердца. На своем семинаре они — в Петрограде 1919 года — сообща переводили сонеты Эредиа. По многу дней сидели над каждой строчкой. И сколько было вариантов, восторгов, тончайших наблюдений, остроумных догадок, пылких восклицаний, охов, ахов, шелестов, хрустов и трепетов! <...>Во время существования Студии делались попытки создать и ещё семинары, кроме вышеперечисленных. Но все они после трех-четырех занятий распадались. Был, например, одно время семинар Виктора Шкловского. Мне удаётся сейчас припомнить только одно занятие этого семинара,— вероятно, на других занятиях я не присутствовал. На том занятии, которое я помню, и речи не было о литературе — Шкловский просто рассказывал о своих приключениях в Турции и в Персии в конце мировой войны. Рассказывал он несравненно лучше, чем писал. Слушали его жадно. События, свидетелем которых ему пришлось быть, он передавал как ряд эксцентрических нелепостей, чрезвычайно занимательных.

Некоторое время существовали еще семинары: Акима Волынского, Шилейки,— бывшего в то время мужем Ахматовой, Н. Н. Пунина, который стал мужем Ахматовой несколько лет спустя, Евреинова, Шульговского, но об этих семинарах я ничего сказать не могу, потому что их не посещал» * — Чуковский Н. О том, что видел. — М.: Молодая гвардия, 2005. С. 63. .

Это всё рассказано к тому, что чистый финансовый рационализм не всегда работает, а в нашем случае — уж точно нет.

В-третьих, нужно отделить всякого рода курсы для потенциальных журналистов и сценаристов от курсов собственно литературного мастерства. В первом случае как-то предполагается будущая работа и какой-никакой достаток, тут люди покупают курс, как свечку в церкви — для избавления от нищеты, а во втором — мотивация более чистая. Нет, будь я попаданцем в Петрограде, то непременно сходил бы на семинар к Гумилёву — не оттого, что считаю полезными советы Гумилёва с практической точки зрения (как раз наоборот), а из интереса к самой персоне.

Такой интерес к авторитетам, подозреваю, сохраняется и теперь — я легко могу представить себе читателя, который платит за общение с кумиром. Я вижу много таких гуру, что могут натолкнуть на интересное наблюдение, не говоря уже о том, что можно потом написать об этом мемуар. А уж если кумир отметит тебя, как случилось в своё время с поэтессой Одоевцевой, так и вовсе будет счастье:

«Был уже май месяц, когда Гумилев, войдя в класс, заявил:

— Сообщаю вам сенсационную новость: на днях открывается Литературная студия, где главным образом будут изучать поэзию.

И он стал подробно рассказывать о Студии и называть имена писателей и поэтов, которые будут в ней преподавать.

— Вам представляется редчайший случай. Неужели вы не сумеете им воспользоваться? — Он оглядел равнодушные лица слушателей.

— Боюсь, что никто, — и вдруг протянул руку, длинным пальцем указывая на меня, — кроме вас. Ваше место там. Я уже записал вас. Не протестуете?

Нет, я не протестовала. Мне казалось, что звезды падают с потолка» * — Одоевцева И. На брегах Невы // Избранное. — М.: Согласие, 1998. С. 233. .

В общем, мотивации бывают разные.

Но и у меня тут рыло в пушку — я тоже ходил учиться литературе, хотя ничего за это не платил, даже наоборот.

Это было заведение особого рода, основанное ещё в 1933 году. Конечно, Литературный институт времён СССР — это одно, Литинститут в девяностые — другое, а Литературный институт сейчас — что-то третье. Мотивации у поступавших туда всегда были разные: если не брать безумцев, считавших, что их могут научить, как писать гениальные стихи, в Литературный институт можно поступить ради общежития и прописки или ради того, чтобы получить отсрочку от армии. В самой его конструкции было искушение — человеку, фактически, выдавался сертификат, которым он мог по-разному воспользоваться. К примеру, я видел там студентов, что были по национальным квотам присланы из южных республик, и все годы обучения сидели на подоконнике общежития, чтобы бросить проходящей блондинке: «Э, слушай, пойдём ко мне, да? Ну, передумаешь, так я здесь». Они поступали с какими-то не ими написанными работами, защищались с ними же, а потом уезжали работать заместителями по культуре (сперва райкомов и обкомов, а потом каких-то республиканских структур). Но и совершенно посконные и домотканные молодые люди могли, получив этот сертификат, спокойно спиваться в Вологде или Архангельске, особенно вступив в Союз писателей, потому что этот сертификат прежде гарантировал должность.

Я, слава Богу, перед этим ещё закончил физический факультет МГУ и пошёл в Литературный институт, чтобы получить филологические навыки — в те непростые времена, голодные преподаватели с истфака и филфака потянулись туда на заработки. Там я застал несколько лет странного крена в преподавании — тогдашний ректор решил, что студентам нужно давать филологическое образование (и вызвал, надо сказать, массу возмущения: «Мы поэты, у нас тонкая натура, как нас можно отчислять за сданную на двойки сессию»?). Я принципиально учился на одни пятёрки, потому что шёл именно за филологической фактурой, несмотря на то, что был чемпионом по прогулам — меня даже не вывешивали на позорной доске в общем списке прогульщиков, потому что мои цифры были разительными, даже по сравнению с честными алкоголиками. Официальной формой творческого занятия там был семинар непосредственного руководителя — туда приносили написанное, и раз в неделю, в течение трёх часов, обсуждали. Сперва по кругу высказывались все пришедшие студенты (половина из которых, разумеется, не читала обсуждаемого текста), затем слово брал руководитель семинара. Они были разные — от вменяемых до безумцев. Я вынес из творческих семинаров за пять лет три важные фразы (полагаю, что другие вынесли меньше). Но и это было много.

...само по себе обучение никогда не бывает порочным

Сейчас, говоря про Литературный институт, чаще вспоминают фразу Бродского, который, хваля Ахмадулину, мимоходом бросил: «Она быстро созревала и совершенно без вреда для себя прошла через Литинститут имени Горького, превращающий соловьев в попугаев» * — Ахмадулина Б. Миг бытия. — М: Аграф, 2010. С. 256. .

По мне, Литературный институт помогал тем, кто заранее был несколько шире самого понятия «Я в писатели хочу, пусть меня научат» — к примеру, Константину Симонову. Довольно много крепких писателей прошли через вечернее отделение (Высшие Литературные курсы) — в основном потому, что нельзя было получать второе дневное образование, а платное было ещё не в ходу.

Итак, само по себе обучение никогда не бывает порочным.

Дурным оно становится в тот момент, когда его качество не отвечает заявленным обещаниям, или в тот момент, когда учитель литературного мастерства начинает играть с учеником в игру «ты мне деньги, я тебе мечты». Всякий преподаватель сталкивается с желанием удержать учеников (это ведь его хлеб) и не превратиться в бессмысленного клоуна-выжигу (это уничтожает душу).

Игра эта описана Эриком Берном — он рассказывает про то, как социальные работники (к примеру) работают с безработными. Одна женщина должна была помогать им в поиске работы, и за эти услуги её учреждение получало государственную субсидию. Она обнаружила, что никакого рвения безработные не выказывают, но все удовлетворены — и учреждение с субсидией, и безработные с пособием, а за неудобные разговоры эта сотрудница получила выговор. Несмотря на это, женщина заявила своим подопечным, что если они не найдут работу, то им не будет и пособия. И некоторые сразу же нашли работу, но женщина получила уже более суровый выговор с предупреждением об увольнении.

То есть, пишет Берн: «Если, вопреки соглашению, клиенту становится лучше, то учреждение теряет клиента, а клиент — доходы от благотворительности, так что обе стороны чувствуют себя наказанными. Если сотрудник вроде мисс Блэк, нарушая соглашение, заставляет клиента действительно найти работу, то учреждение наказывается жалобами клиента, которые могут привлечь внимание начальства, клиент же и в этом случае лишается доходов от благотворительности» * — Берн Э. Игры, вкоторыеиграютлюди. Люди, которыеиграютвигры. — М. Дельта, 1999. С. 123. .

В обучении литературному мастерству таится такая же опасность — потому что в нём нет стандартов и часто не определены мотивы участников. Ученик испытывает некоторое удовлетворение от того, что научился согласовывать части сложноподчинённого предложения, и может в кругу друзей называть себя дипломированным писателем. Учитель удовлетворён оплатой.

Меж тем, есть много хороших людей, которые, как мне говорили, избежали этой опасности, продвигая литературные навыки в массы.

Не могу сказать, что если бы меня позвали учить литературному мастерству, я бы устоял. Но я бы сконцентрировался на том, чтобы потребовать от учеников понимания, зачем им нужен этот навык, хоть подобное и прореживает группу, подкашивая коммерцию.

И, наконец, я считаю, что можно научить практическому навыку связного изложения собственных мыслей, дать опыт редактирования собственного текста.

Ну и, безусловно, можно научить тому, чтобы не попасть в кабалу хитрого авторского договора заказа и прочих юридических несчастий.

Но есть идея гораздо лучше — определённо можно научить человека, как написать записки о своей жизни, интересные его детям и внукам. И, при определённом везении, — кому-то ещё.

Другие материалы автора

Владимир Березин

​Монтажный цех Ильи Кукулина

Владимир Березин

​В имени тебе моем

Владимир Березин

​Есть на Волге утес

Владимир Березин

​Быстрописание