18+
14.12.2020 Тексты / Авторская колонка

Теплоход современности

Текст: Владимир Березин

Фотография: из архива автора

Писатель-пешеход Владимир Березин о службе в очистке и машине имени Хармса.

У нас есть критика, а нет литературы. Где же ты это нашёл? именно критики у нас и недостаёт.

А.С. Пушкин — А. А. Бестужеву (1825)


В те времена, когда сахар был слаще и вода мокрее, один мой товарищ выдал секрет успешной критики. Он только входил в пору популярности, но веско сказал, что путь критика прост: надо задирать знаменитостей. Только потом нужно придумывать что-то своё, «индивидуальный рисунок роли», как говорил Станиславский.

Мне этот рецепт не пригодился. Во-первых, из-за природной лени, а, во-вторых, из-за того, что в этот момент критику отменили. Впрочем, я довольно долго получал деньги за статьи о том, как это происходит. Раньше, писал я, что существовала триада публичного обсуждения текста. Это были филологические науки, которыми публика не так уж и интересовалась. Нормативная критика, которая сообщала, что о вышедшей книге думает власть (иногда находился пронырливый критик, который перебегая от одного края сцены к другому умудрялся сказать что-то полезное и человеколюбивое, не поссорившись при этом с начальством). И, наконец, имело место рецензирование (внутреннее — как убежище гонимых и неудачников) и то рецензирование, что не притворяется публицистикой или эссеистикой, и, по крайней мере, честно сообщает выходные данные книги.

С тех пор это дорогостоящее безумство рухнуло. Литературоведение научилось быть занимательным не хуже Перельмана, рецензирование поставлено на поток, а критика сдохла за ненадобностью. Из разорившейся фирмы одни сотрудники переметнулись в занимательную (или незанимательную) филологию. Другие подевались куда-то безо всяких объяснений. Нет, в каких-то журналах и на удивительных сайтах ещё резвятся рецензенты старой школы, но это дело недолгое.

И вот другой человек, мой коллега, недавно сказал: «Когда бойкая бессовестная молодежь катит бочку на литературный истеблишмент и требует „скинуть с корабля современности“ — это нормально и даже хорошо, чуваки пробиваются к социальным лифтам, расчищают для себя поляну». Действительно, появилась какая-то новая критика, и мне стало интересно, что это такое. В возвращение настоящей критики я не верил, поэтому решил, что это что-то иное, а вовсе не Лакшин и Ермилов (если кто-то из молодых людей помнит эти имена).

В сравнительно спокойное время обыватель, который нечасто утруждает себя размышлениями об устройстве мира, испытывает раздражение мало меняющимися структурами. Не то, чтобы он становится революционером, но получает удовольствие, наблюдая разные пощёчины общественному вкусу. Когда ему самому прилетит по щекам, то станет неприятно, а пока как-то ничего. Любой истеблишмент (куда он не входит) обывателя раздражает. Оттого срабатывает в нём крестьянская эмоция «у соседа корова сдохла — мелочь, а приятно». Обыватель радуется, когда хармсовский писатель на сцене, услышав, что он не писатель, а <нрзб>, хватается за сердце и падает. Сейчас прошли времена той критики, которая описана в «Мастере и Маргарите», пишущего человека не купишь членским билетом, поэтому это развлечение чистой воды. Новый критик не всегда аргументированно сообщает писателю, что он <нрзб>, тот не обращает на него внимания и летит в свой Франкфурт, а обыватель радуется слову <нрзб>, потому что для него нет ничего веселее ненормативной лексики, лопнувшей, как воздушный шарик на контрольной. В прежние времена критики или теоретики, которые принесли на дискуссию <нрзб> на лопате действительно хотели расчистить для себя место. Иногда кажется, что кому-то это удалось.

Манифест кубофутуристов, где появилась известная идея прорежения команды и пассажиров корабля современности, короток, и можно привести его целиком.

«Читающим наше Новое Первое Неожиданное.

Только мы — лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве.
Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее иероглифов. Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода Современности.
Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней.
Кто же, доверчивый, обратит последнюю Любовь к парфюмерному блуду Бальмонта? В ней ли отражение мужественной души сегодняшнего дня? Кто же, трусливый, устрашится стащить бумажные латы с чёрного фрака воина Брюсова? Или на них зори неведомых красот?
Вымойте ваши руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг, написанных этими бесчисленными Леонидами Андреевыми.
Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Сологубам, Аверченко, Чёрным, Кузминым, Буниным и проч. и проч. — нужна лишь дача на реке. Такую награду даёт судьба портным.
С высоты небоскрёбов мы взираем на их ничтожество!
Мы приказываем чтить права поэтов:
1. На увеличение словаря в его объёме произвольными и производными словами (Слово-новшество).
2. На непреодолимую ненависть к существовавшему до них языку.
3. С ужасом отстранять от гордого чела своего из банных веников сделанный вами Венок грошовой славы.
4. Стоять на глыбе слова „мы“ среди моря свиста и негодования.
И если пока ещё и в наших строках остались грязные клейма ваших „здравого смысла“ и „хорошего вкуса“, то всё же на них уже трепещут впервые зарницы Новой Грядущей Красоты Самоценного (самовитого) Слова» (Пощёчина общественному вкусу. - М.: Издание Г. Л. Кузьмина, 1912. С. 3.).

Справка RA:

Читать дальше

Сборник «Пощёчина общественному вкусу» примечателен тем, что а) издан тиражом 600, которому в наши времена многие начинают завидовать, и б) кроме двух дебютных стихотворений Маяковского («Багровый и белый отброшен и скомкан» и «Утро»), читать там нечего. Я бы даже Хлебникова с «Бобэоби пелись губы» и «крылышкуя» не приветил (но обсуждение этого отдельная и по-настоящему тяжёлая для меня тема). Можно сказать, что всё остальное интересно постольку, поскольку авторы стояли рядом с Маяковским. Впрочем, фраза: «Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней» — хорошая.

В этом первое трагическое открытие: Маяковский — большой поэт, но, ужасно стараясь, так ли он заместил Блока, что тот булькнул в кильватерный след? Не говоря уж о текстах Николая и Давида Бурлюков, Алексея Кручёных, Василия Кандинского и Бенедикта Лившица. Горький и Куприн по-прежнему прогуливаются по палубе в канотье, Пушкин и Толстой сидят в ресторане. Правда, иногда пирата подманивают. Его подкупают пайком и благодарностями, и вот он уже пишет юбилейные стихи в газету. Но это если он нужен: Кручёных, к примеру, покупать не стали.

Когда в 1912 году сочинялся манифест, Маяковскому было 19, Хлебникову — 17, Бурлюку — 30. Сейчас бунтуют сорокалетние и даже пятидесятилетние, опоздавшие к лету, это немного неловко наблюдать, как спор о сдаче с официантом на «Титанике».

Ну, ладно, не решена тактическая задача — никто не скинут с палубы, но и из пиратов, которые будто весёлые сомалийцы с автоматическим оружием причалили к пароходу, мало кто туда залез. В той фразе моего коллеги о расчистке поляны у меня случилась прекрасная очитка — «бойкая бессловесная молодежь». Конечно, не всегда можно требовать от критика (который чаще всего ещё и сам автор), чтобы он написал хорошую прозу или сочинил стихотворение. А вот от группировок или сообществ — другое дело. Хотелось посмотреть если не на Белинского, то на Писарева, книг на пароходе не прибавилось, а явлена только надпись суриком на фальшборте: «А по-моему ты не писатель, а <нрзб>». И в этом заключается второе трагическое открытие: претензии к современности должны быть сняты, и раньше весь пар ниспровержения уходил в гудок.

Это трагедии маленькие, неловкие, и их, как всегда три. Третья куда круче первых двух, и она сто лет назад точно описана Эйхенбаумом: «Литературы нет — есть только писатели, которых читатель не читает». Обыватель чрезвычайно благодарен «критике», которая построена на пресловутом <нрзб>, он выдыхает: «Ох, спасибо, сэкономили мне пятьсот рублей», «Метко сказано! Теперь не буду читать эту книгу». В этом восторге есть лукавство: мало кто из тех, кто пишут такое, что-то купили и прочитали бы. Они благодарны за то, что получили заёмное мнение, и могут его распространять, не рефлексируя. Социальные сети полны комментариев людей, что судят о книге по названию и двум цитатам. Чтение из удовольствия и(ли) труда превратилось в тяжёлое и неприятное занятие, что-то вроде надраивания корабельных медяшек и приборки палубы. Разумеется, обыватель благодарен диллеру, подсунувшему ему мнение-клише. Впрочем, об этом пару лет назад я писал тут. Мы имеем дело не с критикой или разбором, а с работой парового котла эмоций, описанного Хармсом. Это сцена в жанре стим-панк: возникают новые книги, читать их лень, но вместо того, чтобы честно смотреть на закат или плевать с борта в набегающую волну, обыватель имитирует эмоцию. Паровой котёл набирает давление, открывается клапан, и, наконец, раздаётся мокрый звук паровой пощёчины. Все расходятся, чтобы дождаться нового цикла работы техники. Это удивительный процесс, в котором показания критика-рецензента никто не проверяет, он становится могущественным существом, потому что и может выдумать любую книгу. Из личных, политических или фрейдистских мотивов — мало кто полезет в текст проверить, так ли это. Что он скажет, то и написано за нераскрытыми, как раньше говорили «неразрезанными страницами». И это не потому, что произошёл заговор среди рецензентов, а оттого, что обывателю лень. Критика в стиле <нрзб> не выдумана, это ответ на растущий спрос. А корабль плывёт.

Интересно, кстати, что плавсредство из «Пощёчины общественному вкусу» довольно давно в цитатах эволюционировало из «парохода» в собственно «корабль». Чтобы избавиться от архаики, теперь нужно говорить о «теплоходе современности». Быть может, мы доживём и до морской «Теслы», но я бы не стал обольщаться.

Другие материалы автора

Владимир Березин

​Живое и неживое

Владимир Березин

​Свиданка

Владимир Березин

​Телеграмма

Владимир Березин

Нытьё моё