На Пасху 2020 года будто вернулось прежнее советское время. Тогда по телевизору вдруг во множестве начинали передавать песни Аллы Пугачёвой и начинался концерт зарубежной эстрады. Делалось это для того, чтобы у какого-то количества людей, собиравшихся (часто из любопытства) в церковь, появился мотив остаться дома. В этом году случилась эпидемия, но участие в церковной службе не было формально запрещено. Однако концентрация эстрадного пения в эфире была такова, что сторонний наблюдатель мог задуматься над увиденным.

Есть интересное обстоятельство: язык точно определяет имущественную принадлежность песен на современной эстраде. В прежние времена ведущая концерта объявляла: «...музыка Пахмутовой, слова Добронравова, исполняет хор мальчиков и Бунчиков». Или, сидя у костра не очень хорошо пахнущие люди говорили: «песня Синдерюшкина», из чего, чаще (хоть и не всегда) следовало, что ямбы принадлежат Синдерюшкину, три аккорда — то же его, и вот он сам, сидит с гитарой и поёт. Сейчас же песня — что-то вроде станка, выкупленного у фирмы со всеми потрохами, и производитель обязуется без прямой надобности не маячить своим логотипом на конечном продукте.

Как-то я обнаружил (произведению уже несколько лет, так что «обнаружил» неловкое слово), песню Сергея Лазарева под названием «Шёпотом»:

Мы с тобой шёпотом, шёпотом
Спрашивали «Что потом? Что потом будет?»
Шёпотом, шёпотом не хочу кричать
О том, что друг друга забудем
Шёпотом, шёпотом...

Любой мало-мальски начитанный в современной поэзии человек знает о существовании стихотворения Евтушенко 1957 года:

Ты спрашивала шёпотом:
«А что потом?
А что потом?»
Постель была расстелена,
и ты была растеряна...

Естественно, это совпадение обнаружил не я один. В одном издании ещё два года назад сообщали: «Текст для песни Лазарева написал Артем Шаповалов. Ему 26 лет, стихи он пишет с 13, в шоу-бизнесе — далеко не новичок. В числе его звёздных клиентов Филипп Киркоров, Лолита, Юлианна Караулова и Ольга Бузова. При этом Шаповалов уверяет, что не крал у Евтушенко ни строчки, потому что попросту не знаком с его творчеством».

Тут уместна цитата из мультфильма «Пиф-паф, ой-ой-ой!»: «Почему я как композитор-оперник тяготею к классике? Это у меня с детства. В детстве я очень любил играть в классики. Ребенком я любил пить чай, естественно — с пирожным, и лучше всего — с безе. Отсюда сублимации ассоциации детства — тяготение к Чайковскому, к Бизе, и так далее, и тому подобное... Как сказал классик — надо брать музыку у народа и только обрабатывать её. Так я и делаю. Поэтому когда сегодня берёшь у композитора — это, собственно говоря, берешь у народа, берешь у народа — берёшь у себя. И главное — чтобы музыка была твоя. И кто говорит — плагиат, а я говорю — традиция...»

Если певец Лазарев продолжает петь творение Артёма Шаповалова, значит, наследники Евтушенко каким-то образом удовлетворены и не возражают. Или возражают, но всё же не ввергли никого в узилище, но юридический аспект — не моё дело. Просто это хороший повод для разговора о заимствованиях.

Да что там, отвлёкшись от правовых особенностей, можно взять другой пример. Вот песня, которую исполняет певец с эстрадным именем Jony, иначе говоря, молодой двадцатипятилетний человек Джахид Афраил оглы Гусейнли:

Все без тебя не так
Лечу к тебе я словно комета
И даже под дулом пистолета
Я найду тебя эй, я найду тебя эй
Ведь без тебя дико мне так
Ты просто подойди ко мне, да
Я знаю, будет наше это лето
Ведь ты моя да, ведь ты моя да
Все без тебя не так
Лечу к тебе я словно комета
И даже под дулом пистолета
Я найду тебя я, я найду тебя

Буря мглою небо кроет
Вихри снежные крутя
То, как зверь, она завоет
То заплачет, как дитя
И если ты найдешь во мне изъян
Останови это мучение
В тот миг, когда я потерял тебя
Там вдали падала Луна
Падала луна...

Ну и тому подобное далее. Понятно, что стихи Пушкина перешли в общественное достояние (хороший юрист ко всему может написать претензию), но нам интересно другое.

Во-первых, где грань приемлемого цитирования.

И, во-вторых, нет ли тут проблемы для самого автора. Дело в том, что довольно рискованно ставить свои стихи рядом с пушкинскими.

Юрий Олеша как-то описал эту опасность: «Однажды мне попала в руки книга Шеллера-Михайлова * — Шеллер-Михайлов, Александр Константинович (1838 — 1900) — русский писатель. Был вольнослушателем в Петербургском университете, затем открыл школу для бедных. Дебютировал в 1863 в журнале «Современник», затем напечатал там романы «Жизнь Шупова, его родных и знакомых» и «Гнилые болота». Потом Шеллер перешёл в «Русское слово» и за вся свою не такую уж долгую жизнь написал множество романов. Автор биографической статьи в словаре Брокгауза и Ефрона А. Б-ин говорит, впрочем, о прозе этого писателя с некоторой иронией: «Молодёжь зачитывалась повестями и романами Ш. и в то время, когда они печатались в журналах, и когда они выходили отдельными изданиями; Шеллер популяризировал в беллетристической форме те идеи, которые проводились публицистикой и критикой 60-х годов, и трудно отрицать его благотворное влияние на читающую публику в десятилетия, следовавшие за эпохой реформ. Тем не менее даже критика одного лагеря с Ш. находила в его романах какую-то фальшь, происходившую оттого, что автор подгонял жизнь под известные идеи, и вместо реализма, который им проповедовался, являлось какое-то „сентиментальное прекраснодушие“, творившее по раз установленным шаблонам». Скорее всего, Олеша держит в руках один из томов Второе (полное) собрание сочинений в 16 томах, изданне в Петербурге в 1904–05 (первое вышло в 1898). , какой-то роман из собрания сочинений этого писателя, изданного „Нивой“. Я стал читать этот роман — некую историю о денежно-наследственной неудаче в среде не то чиновничьей, не то профессорской... Бойко написано — но ни следа очарования, магии. Свадьбы, векселя, интриги, вдовьи слезы, прожигающие жизнь сынки... И вдруг, перейдя к одной из очередных страниц, я почувствовал, как строчки тают перед моими глазами, как исчезает комната — и я вижу только то, что изображает автор. Я почти сам сижу на скамейке, под дождём и падающими листьями, как сидит тот, о ком говорит автор, и сам вижу, как идёт ко мне грустная-грустная женщина, как видит её тот, сидящий у автора на скамейке...

Книжка Шеллера-Михайлова была по ошибке сброшюрована с несколькими страницами того же, „нивского“: издания собрания сочинений Достоевского. Страницы были из „Идиота“.

Я не знал, что читаю другого автора. Но я почти закричал:

— Что это? Боже мой, кто это пишет? Шеллер-Михайлов? Нет! Кто же?

И тут взгляд мой упал на вздрогнувшее в строчке имя Настасьи Филипповны... И вот ещё раз оно в другом месте! Кажущееся лиловым имя, от которого то тут, то там вздрагивали строчки!

Колоссальна разница между рядовым и великим писателем!» * — Олеша Ю. К. Книга прощания. — М.: Вагриус, 1999. С. 294.

Сложность (уже отвлёкшись от конкретных певцов и поэтов) в том, что образ можно позаимствовать аккуратно и с пользой, как Арчибальд Арчибальдович, который осторожно, чтобы не запачкать манжет, вынимает из ларя со льдом два увесистых балыка, пакует их в газетную бумагу, аккуратно перевязывает веревочкой и, будьте уверены, использует их с толком. Но чаще человек суетливо хватает летящие с неба червонцы, а они — раз, и превращаются в его руках в жухлые листья. Потому что непонятно, зачем он их схватил, возможно, просто хватательный рефлекс сработал.

Люди весёлого нрава используют минус-приём. Если говорить о Булгакове, то это сюжеты о том, как горят рукописи, что нужно всех просить, а то сдохнете, и ничего вам не дадут, и что чужие стихи сначала нужно прочитать, а потом уже выносить суждение, чтобы не выглядеть надутым снобом. Нет, необработанные заимствования протухают.

К тому получится в результате работы интересный текст или выйдет дурной, это никакого отношения не имеет. Есть цитаты, с которыми можно работать, и те, с какими работать очень сложно, потому что много шансов вывалиться в пошлость или банальность. Пыхтели и мучились, но симфонии смыслов не случилось, и унылый судебный пристав стучится в дверь.

Что-то там кричит в дырку для ключа. Шёпотом.