18+
25.09.2017 Тексты / Авторская колонка

​Пустяки или Дело житейское

Текст: Владимир Березин

Фотография: из архива автора

Писатель-пешеход Владимир Березин о плане монументальной пропаганды имени Гоголя.

...Вот ведь пользуются же! И привыкли. Поплакали, и привыкли.
Ко всему-то подлец-человек привыкает!

Фёдор Достоевский, «Преступление и наказание».

I

Между 15 марта и 8 апреля 1918 года (более точная дата неизвестна), вождь мирового пролетариата Ленин разговаривал с народным комиссаром просвещения Луначарским, и из этого разговора выросло то, что позднее назвали «Ленинским планом монументальной пропаганды». Мы знаем об этом разговоре со слов самого Луначарского, из его заметки «Ленин о монументальной пропаганде» * — Луначарский А. Ленин о монументальной пропаганде // Литературная газета, 1933, № 4–5, 29 января. . Луначарский сразу оговаривался, что «прямых или косвенных указаний Ленина на роль искусства» практически нет, и поэтому его воспоминание так важно (Луначарскому принадлежит довольно много малопроверяемых рассказов о таких ленинских оценках — например, знаменитая фраза о кино, как о главном искусстве).

По Луначарскому Ленин начинает свой разговор так:

« — Анатолий Васильевич, — сказал мне Ленин, — у вас имеется, вероятно, не малое количество художников, которые могут кое-что дать и которые, должно быть, сильно бедствуют.

— Конечно, — сказал я,— и в Москве, и в Ленинграде имеется немало таких художников.

— Дело идет, — продолжал Владимир Ильич, — о скульпторах и отчасти, может быть, также о поэтах и писателях. Давно уже передо мною носилась эта идея, которую я вам сейчас изложу. Вы помните, что Кампанелла в своем „Солнечном государстве“ говорит о том, что на стенах его фантастического социалистического города нарисованы фрески, которые служат для молодежи наглядным уроком по естествознанию, истории, возбуждают гражданское чувство — словом, участвуют в деле образования, воспитания новых поколений. Мне кажется, что это далеко не наивно и с известным изменением могло бы быть нами усвоено и осуществлено теперь же».

Луначарский замечает, что он «По правде сказать, я страшно заинтересовался этим введением Владимира Ильича. Во-первых, действительно вопрос о социалистическом заказе художникам остро меня интересовал. Средств для этого не было, и мои обещания художникам о том, как много они выиграют, перейдя от службы частного рынка на службу культурного государства, естественно, повисли в воздухе». Дальше Ленин говорит, что наш климат вряд ли будет благоприятен фрескам, а вот у скульпторов (и поэтов) куда больше шансов. Он предлагает «В разных видных местах на подходящих стенах или на каких-нибудь специальных сооружениях для этого можно было бы разбросать краткие, но выразительные надписи, содержащие наиболее длительные коренные принципы и лозунги марксизма, также, может быть, крепко сколоченные формулы, дающие оценку тому или другому великому историческому событию <...> Еще важнее надписей я считаю памятники: бюсты или целые фигуры, может быть, барельефы, группы», оговариваясь, что всё это будет на скорую руку, временно. Впрочем, «Важно, чтобы они были сколько-нибудь устойчивы по отношению к нашему климату, не раскисли бы, не искалечились бы от ветра, мороза и дождя. Конечно, на пьедесталах можно делать вразумительные краткие надписи о том, кто это был».

...для Ленина памятники были далеко не пустяки

Луначарский пишет, что «был совершенно ошеломлен и ослеплён этим предложением», но «Осуществление, однако, пошло немножко вкривь и вкось». Памятники были не всегда удачны, московских Маркса с Энгельсом называли Кириллом и Мефодием, его огорчило «нечеловеческое изображение» Перовской футуристами, Бакунин был «до такой степени страшен, что многие говорили, что будто бы даже лошади при виде его кидаются в сторону», ну, и в конце концов, он надеется, что социалистическая архитектура будет глубоко органической и включит в себя «живые человеческие элементы», станет «органически сопряжённой с площадями, тупиками, скверами, углами и т. д.»

В общем, для Ленина памятники были далеко не пустяки.

Что из всего этого вышло, хорошо известно.

Советская власть довольно быстро научилась делать памятники, устойчивые к климату нашего Отечества, не раскисающие от дождя и снега, в остальном по-прежнему всё шло немножко вкривь и вкось.

И это подводит нас к прекрасной истории с монументальной пропагандой автомата Калашникова.

II

Долгое время москвичи ругали скульптора Церетели за множество его произведений, что плодились, как кролики.

При этом некоторые из его творений мне и сейчас кажутся ужасными, некоторые вовсе не ужасными, а какие-то скучными и типовыми.

Скульптора Церетели было принято ругать, и москвичи ругали его как погоду, понемногу привыкая к бронзовым человечкам, как к погоде (не самой худшей в мире, кстати).

Разные люди рассказывали мне (не берусь утверждать то, что это точный анализ), что идеальный скульптор сейчас — это производитель работ полного цикла. Представим себе, что к чиновнику, который желает потратить какую-то сумму казённых денег, приходит гений с непонятной скульптурой высотой в полметра, и предлагает поставить её на площади. Просвещённый чиновник (представим, что он действительно просвещённый) догадывается, что она неплоха, но тут перед ним возникает конкурент гения. Он предлагает не только макет, но и обязуется изготовить саму скульптуру в полный рост, осуществить архитектурную привязку, построить постамент, настелить газоны, поставить лавочки, одним словом, сдать всё под ключ. И (тут я понимаю чиновника) при неявной ценности обоих проектов, он делает простой выбор.

Так ли это было с Церетели, доподлинно мне неизвестно, тем более, хоть он и пришёл на открытие памятника советскому оружейнику, в коллективном сознании москвичей он всё же отошёл на второй план и занимается наполнением своей «Аллеи правителей» во дворе Музея военной формы одежды РВИО в Петроверигском переулке... Стоп, за время написания этого текста жизнь меняется стремительно, и только что Церетели анонсировал новую статую Христа высотой в 33 метра.

Теперь его заместителем в этом пресловутом общественном сознательном (или бессознательном) оказывается скульптор Салават Щербаков. Скульптор этот очень плодовитый, но по-настоящему на слуху у коллективного разума стал в связи с памятником князю Владимиру. В Москве сейчас есть несколько памятников его авторства — кажется, восемь, и многие из них сделаны при содействии Российского военно-исторического общества (РВИО). Общество это, беспросветно прекрасное. Но будто злой колдун сглазил всё то, что известно о самых ярких проектах этих, безусловно, честных и патриотичных людей. То они уставят разными бюстами так называемый «Сквер полководцев», что впору туда водить непослушных детей. То на памятнике «Прощание славянки» обнаружится немецкая винтовка «Маузер» вместо русской мосинской.

И, наконец, теперь на памятнике оружейнику Михаилу Калашникову, вернее, рядом с ним, на панно, где изображены разные модификации его автомата, люди увидели проступающий чертёж немецкой штурмовой винтовки.

Это было настолько восхитительно, что как-то сложно даже комментировать.

Разве только словами героев знаменитого мультфильма — «Нашёлся к шарику горшок». Уж столько разные люди объясняли, что произведение Хуго Шмайссера StG44 только внешне схоже с автоматом Калашникова, уж сколько было по этому поводу поломано копий, и тут, будто в потухавший огонь, плеснули ведро керосина.

Монументальное искусство так устроено, что, будучи делом хоть прибыльным, всё время подвергается безжалостному народному суду

В то, что какой-то помощник скульптора отважился заложить Easter Egg в скульптурную композицию, мне верится с трудом, скорее всего, это издержки бригадного метода (Ну, может, конечно, кто-то из работников на подхвате решил рискнуть — но в таком хлебном деле в это поверить невозможно).

Внимательные люди говорят, что это не StG44, а вальтеровское (или какое-то ещё) опытное изделие 1942 года, но тут надо опустить завесу скорби над техническими подробностями. Даже когда злополучный чертёж выпилили болгаркой, уже ничего не исправить.

Памятник перешёл в разряд городских легенд.

Монументальное искусство так устроено, что, будучи делом хоть прибыльным, всё время подвергается безжалостному народному суду. Вот оно, на площади, а не спрятано в частной коллекции. Оно живёт среди нас.

А русский человек, по известным словам Гоголя — уж припечатает, так припечатает. Народная память зла, мало какой из памятников избежит меткого народного названия.

Но надо сказать, что всё это написано вовсе не из желания как-то обличить скульптора — множество людей делает и без меня. Пишут вот, к примеру, что его памятник на воинском мемориале под Белгородом удивительно похож на такого же солдата в Кирове, только в первом случае это памятник военным разведчикам, а во втором — конкретному человеку Григорию Булатову. Я эти памятники видел только на фотографиях, и всякий читатель может вынести мнение сам, помимо меня.

Есть куда более интересная тема — сам язык памятников, их внутренняя геральдика. Этот язык у нас утрачен (нет, нельзя утверждать, что он у нас всегда соблюдался, но всё же). Известен символизм народного, легендарного типа: если лошадь опирается только на задние ноги, всадник погиб в битве. Если лошадь подняла одну переднюю ногу, всадник был ранен в бою, а если все четыре копыта на земле, герой умер в собственной постели. Это довольно зыбкое правило: например, Николай I вечно пришпоривает коня напротив гнезда петербургских депутатов, тот машет передними ногами в воздухе, а Государь умер, как считают, на своей скромной койке. Опять же, существует байка, как с помощью сварки за ночь кобылу под Юрием Долгоруким переделали в коня, ибо воину не полагается ездить на кобыле, пусть даже бронзовой. Ну и тому подобное далее.

В наши времена уже было мало претензий к тому, что там, где воевал танк Т-34, ставили на постамент позднюю версию Т-34-85. Однако бюрократическое сито, не пропускавшее всякую живую мысль, или пропускавшее её с трудом, всё же часто срабатывало и в области смешной халтуры.

Теперь этого инструмента нет — и наше доброе РВИО, которое вообще похоже на особый тип царя Мидаса, не может и вовсе провести никакой фильтрации.

Интересно ещё и другое — как устроено поточное и бригадно-обезличенное производство там, где мы привыкли видеть штучное. Мы подразумеваем, что есть памятник, и у него — автор. Памятник прекрасен, и тогда автор получает заслуженные лавры. Но в этом случае совершенно непредсказуемым образом начинает работать пословица «У победы много отцов, а поражение всегда сирота». Виноватым всегда оказывается какой-то стрелочник или подмастерье.

Трагедия в том, что в случае скандала с каким-нибудь казённым проектом, в нашем богоспасаемом Отечестве совершенно не выработана культура оправдания. Можно было бы загодя придумать какие-нибудь устойчивые формулы про климат, внезапно выпавший снег или что-то ещё.

...история из области монументального искусства внезапно перетекает в сферу литературы и превращается в совершенно гоголевский сюжет

Но тут сущая беда, и мы должны были бы быть благодарны скульптору и Военно-историческому обществу за нестройный хор показательных аргументов.

Вот скульптор поясняет: «Это очень маленькая фоновая вещь. Я даже удивляюсь, как ее разглядели. Мы ее брали из источников. И там, где мы её брали, написано „Автомат Калашникова“. Что-то из интернета», — это вообще восхитительная честность, потому что объясняет (как мне кажется, совершенно верно объясняет) появление немецкого танка «Тигр» на праздничных плакатах к 9 мая, гитлеровских солдат на поздравительных открытках ветеранов и всё такое прочее.

В таком случае даже у стрелочника есть шанс выкрутиться, потому что Интернет — что-то вроде беса. Он и попутал. А Интернет у нас признанный бес, он всё время русского человека искушает, и в случае Интернета нет на русском человеке вины.

При этом ещё раньше, когда музыкант Макаревич выказывал претензии к общему виду памятника, скульптор ловко парировал: «Никакой танцор или певец не будет слушать мнение скульптора, как он станцевал или спел. Это профессия, и не надо в неё лезть. Даже мы, профессионалы, себя скромно ведём и не абсолютизируем всё как истину в последней инстанции. Может, у него другие вкусы. Многим памятник нравится». От слов «Это профессия, и не надо в неё лезть» два шага для непробиваемого аргумента «А сам-то так сможешь?» — на что обычно отвечают, что не нужно быть курицей, чтобы судить о том, тухлое яйцо или нет. Теперь, он, правда, ещё говорит: «Прессе должно быть наплевать на эту ошибку». Примерно также говорил персонаж другого мультфильма: «Пустяки, дело ведь житейское». И действительно, постоянно переделываемые памятники создают образ нового, по-настоящему пластичного искусства.

А в том ведомстве, министр которого произнёс чудесную речь на открытии памятника «культурному бренду», предлагают «адресовать вопросы в Российское военно-историческое общество или автору скульптуры Салавату Щербакову».

В самом Военно-историческом обществе говорят не менее прекрасные слова: «Важно понимать, что военно-историческое общество является заказчиком памятника, и у нас пожелание к оружию было только одно — к той модели автомата, которую держит в руках Михаил Тимофеевич. Всё остальное — полёт творческой фантазии скульптора и его помощников, поэтому пусть разбираются, они сейчас будут исправлять эту ошибку», причём исполнительный директор общества делает не менее чудесный вывод: «И благодаря ошибке, сделанной по вине скульптора, каждый желающий видит, что StG и автомат Калашникова — это совершенное разные автоматы, и обвинять М. Калашникова в заимствовании категорически неверно». Ему вторит и министр: «В этом есть один большой плюс — теперь точно каждый знает, что даже на схеме АК и немецкая штурмовая винтовка — это разные типы стрелкового оружия».

Жизнь богаче наших представлений о ней, она богаче выдумки, всё в ней, как в прекрасной, но ныне забытой рубрике журнала «Крокодил», которая называлась «Нарочно не придумаешь».

В наших оправданиях, что ни слово, то войдёт в пословицы и поговорки.

III

Что из всего этого следует?

Во-первых, то, что история из области монументального искусства внезапно перетекает в сферу литературы и превращается в совершенно гоголевский сюжет. В нашем отечестве, с его сложным климатом, всё имеет тенденцию превращаться в литературу, и чаще всего в Гоголя или Лескова.

Во-вторых, человеку спокойному, не то что бы очень возбудимому, предоставлена для обсуждения модель, в которой отображается вся общественная мифология. Памятник по определению вещь символическая, сосредоточие знаков и смыслов, он вовсе не житейское дело.

Когда только стало известно о том, что на Оружейном переулке будут ставить памятник творцу советского стрелкового оружия, то люди чересчур либерального склада говорили, что омерзительно видеть памятник конструктору смерти. Вторые, чуть менее либеральные (а пуще того — либертарианцы) тыкали первым в нос памятником американскому человеку Самуэлю Кольту. Малолиберальные люди в необходимости памятника не сомневались, но сходились со всеми предыдущими в том, что памятник похож на могильный и не отвечает их представлениям о прекрасном. Но уж как появился тот самый бронзовый чертёж, так общество консолидировалось — вот она волшебная сила искусства! Мало я знаю случаев такого единодушия, вызванного многопудьем бронзы.

В-третьих, (тут будет мысль, которую непонятно как назвать — оптимистической или пессимистической) — городские жители ко всему привыкают — и к узким тротуарам, а потом — к широким, они привыкают к трамваям, а потом к их отсутствию. Они привыкают к исчезновению троллейбусов, как раньше привыкли к исчезновению кондукторов в троллейбусах. Парижане привыкли к Эйфелевой башне. Москвичам непонятна ненависть поэтессы Цветаевой к доходным домам того времени:

Домики с знаком породы,
С видом её сторожей,
Вас заменили уроды, —
Грузные, в шесть этажей
* — Цветаева М. Домики старой Москвы // Стихотворения. Поэмы. — М.: Дрофа, 2017. С. 50.

Сейчас бьются за их сохранение — шестиэтажных уродов теснят пятнадцатиэтажные. Да и шестиэтажный куда милее высотой потолков. Ещё живо некоторое количество москвичей, что пережило ленинский план монументальной пропаганды.

Если верить великому пророческому фильму французского режиссёра Бессона «Пятый элемент», то город будущего будет на сто этажей вниз, сто этажей вверх и всюду будут сновать летающие такси. Где там домик прабабушки в уличках старой Москвы, где шестиэтажный урод? Да где там памятник человеку с непонятным предметом в руках?

Но есть ещё и, в-четвёртых: история с памятником знаменитому оружейнику не трагичная, а смешная. И основным её фигурантам должно быть не по себе именно из-за того, что наблюдателю она кажется смешной.

Другие материалы автора

Владимир Березин

Сеньор из общества

Владимир Березин

​Язык — друг мой

Владимир Березин

​​Враг мой — язык

Владимир Березин

​Стакан

Читать по теме

​Почему «Олимпия» Мане — пощечина?

Директор Пушкинского музея Ирина Антонова рассказала посетителям о том, как правильно смотреть «Олимпию» Мане.

21.04.2016 Тексты / Интервью

​Манипуляция и архитектура

24 апреля, в День катастрофы (Йом ха-Шоа) в Электротеатре «Станиславский» при поддержке культурно-образовательного проекта «Эшколот» историк Вадим Басс прочел лекцию, посвященную методам мемориальной архитектуры, вырывающим человека из повседневности.

02.05.2017 Тексты / Статьи

​Зачем «Уместные» едут в Осетию?

Художник Максим Иванов рассказал Rara Avis о том, что такое муралы и почему монументалистский проект «Уместные» приобрел осетинский контекст.

17.05.2017 Тексты / Интервью

​Николай Васильевич меняет профессию

Обозреватель Rara Avis Жаннат Идрисова о вышедшем в широкий прокат фильме «Гоголь. Начало».

07.09.2017 Тексты / Рецензии