Прекрасное далеко Михаила Елизарова
Текст: Андрей Рудалев
Фотография: unsplash.com/David Streit
Литературный критик Андрей Рудалев о Михаиле Елизарове и его вере в Советский Союз.
Тему Советского Союза, его распада едва ли можно в литературе обойти стороной. Уж слишком грандиозными и трагическими были изменения, чересчур глубокий рубец оставили те катаклизмы. А события аукаются до сих пор, мало того, разрушительные силы, которые взяли тогда верх, никуда не испарились и ждут нового буйного карнавала.
Писателя Михаила Елизарова часто представляют истовым адептом всего советского, таким страстным фанатом былой страны, что лучше не говорить ему ничего наперекор, иначе вытащит из-за пояса тесак и инсценирует сценку из своего романа «Библиотекарь» («Ад Маргинем», 2012)...
Суть восприятия Елизаровым образа СССР наиболее точно отражает известная песня «Прекрасное далеко». В кинофильме, где она исполнялась, звучали надежды на будущее, которое мыслилось чудесным и гармоничным, а его вестником была гостья из будущего Алиса Селезнева. Кроличья нора здесь — машина времени. Но оказалось, что путешествовать можно не только в будущее, но и в прошлое из этого самого будущего. Тогда прошлое будет вызывать щемящие ностальгические эмоции, казаться прекрасным, эталонным. Но вот само будущее может потеряться, и мы превратимся в жену ветхозаветного Лота.
«Прекрасное далеко» стало мечтой. Тогда всю страну напитали мечтами, пусть и иллюзорными. Сейчас о «прекрасном далеко», ставшим вдруг прошлым, уже не думается. Мечты лишили, а сами мы разучились мечтать, поэтому и «прекрасное далеко» для нас стало нереализуемым. Машина времени разрушена. Между прошлым и настоящим — ров, который все больше углубляется и расширяется. Это и личная история автора, проведшего детство и юность в Ивано-Франковске и Харькове. Сейчас в город детства автору не попасть. Это, как Чечня Германа Садулаева — потерянное, уничтоженное, разбомбленное детство. Не зря Садулаев пишет о своей малой родине, как о последнем оплоте Советского Союза.
Советское для Елизарова — ангел-хранитель, защитный амулет
Голос из этого «далека» кружит голову. Производит фантомы и ложную память.
В интервью «Московскому корреспонденту» Елизаров отметил, что Советский Союз «пытался создавать иллюзию счастья». Особенно это касалось детей и стариков. Машина по созданию иллюзий — диапроектор в романе «Мультики» («АСТ», 2010). Реформаторий, во главе с новым Преображенским — Разумовским-Разумом, где ведется перековка человека. Это и семикнижие советского литератора Громова в романе «Библиотекарь».
Фантомный рай
По поводу самого развала Союза Елизаров не испытывает тоски. Все произошло незаметно. Буднично. В рассказе «Мы вышли покурить на 17 лет...» («Астрель», 2012) автор сравнивает распад большой страны с растворившимся сахаром, с пробитым надувным матрасом, испускающим специфический звук. Другое дело разлом личной истории, убывание памяти, запечатленной в вещах, как в рассказе «Дом». Родительская квартира — дом детства разорен. В нее пустили квартирантов, потом жилье, оставшееся без запора, было опустошено ворами, а еще ранее случился пожар, уничтоживший антресоли, где хранились ценные вещественные воспоминания о детстве: марки, солдатики...
Советское для Елизарова — ангел-хранитель, защитный амулет. Он «помогает мне правильно себя ощущать». На расстоянии в 17 лет этот проект воспринимается величественным и красивым. Становится тем самым прекрасным далеком, но без какой-либо идеализации.
Елизаров часто говорит о «фантомности этого рая». В романе «Библиотекарь» все действие кружится вокруг семикнижия бывшего фронтовика, советского писателя Дмитрия Громова. Через его книги персонажи романа подпитывались той или иной частью советского фантома. В своих книгах Громов «воспевал ситцевое бытие провинциальных городков», его герои — «решительные, веселые, готовые к трудовому подвигу». Добро в этих книгах торжествовало, а «зло перевоспитывалось или упекалось в тюрьму». Его жизнь «шла бок о бок с развитием социалистического отечества», с которым он стал практически единой плотью. Умер Громов за десть лет до кончины Союза. В последние годы жизни его не печатали: «государство, празднуя грядущее самоубийство, высиживало бесноватую литературу разрушителей». Кстати, об этой бесноватой, разрушительной литературе Елизаров пишет в своем романе Pasternak («Ад Маргинем», 2008). Pasternak — дыхание потустороннего, несущее вирус разрушения. Морок, который прикрывается видимой оболочкой благопристойности.
В романе Pasternak упоминается глава 12 Евангелия от Матфея о разделении: «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же устоит царство его». Это разделение и стало превалировать в момент распада и после. Именно поэтому читатели в «Библиотекаре» представляют банды, враждующие между собой и делящие наследие того самого советского фантома.
Главный герой в «Библиотекаре» начал свой путь в библиотеку с Книги Памяти, которая «несет заряд своего времени» и является «бесперебойным генератором счастливого прошлого, пережитого рая». Вязинцеву «она подсунула полностью вымышленное детство», по сравнению с которым «реальные воспоминания были бескровным силуэтом».
...автор, разделяет «земной СССР», который был «грубым несовершенным телом» и «художественный идеал — Союз Небесный»
Фальшивые воспоминания, которые внушались Книгой Памяти — это и есть «воспетое в книгах, фильмах и песнях государство». Эти воспоминания прививаются. Практически любой, соблюдая определенные условия, может приобщиться к ним. Достаточно прочесть что-либо из громовского наследия.
Была еще и самая редкая Книга Смысла, которая открывает Замысел — знание о грядущих катастрофах, контурах будущего распада страны.
Замысел громовского семикнижия — это откровение о будущем разломе и о том, что все будет извращено. Необходимо неусыпное чтение этих книг чтецом, становящимся «бессменным хранителем Родины», чтобы установить опоры от распада. Это «добрая Память, гордое Терпение, сердечная Радость, могучая Сила, священная Власть, благородная Ярость и великий «Замысел». Таковым хранителем Отечества и стал главный герой книги Алексей Вязинцев.
Вязинцев, как и автор, разделяет «земной СССР», который был «грубым несовершенным телом» и «художественный идеал — Союз Небесный». Сам автор к Союзу относится в том же «художественном» ключе. Зная о «художественном идеале», Елизаров не абсолютизирует несовершенство его тела, не вливается в инерцию разоблачений и ниспровержений. Это знание о потенциальном Союзе охраняет от погружения в инерционную стихию разрушения.
Книга Смысла избирает Вязинцева. Ему предстоит совершить подвиг самопожертвования. Через самозабвение ради высшей цели и достигается вечность. Громовское писательство — это подвижничество через запечатление идеального Союза, этот идеал оберегал страну от распада. В этом смысле Вязинцев уподобился ему. Теперь герою необходимо постоянно читать эти книги, чтобы остановить затухание идеала и преградить путь энергиям распада.
Фантасмагория
Реальность жестоко конфликтовала с советской иллюзией, с романтическими возвышенными представлениями о мире. В елизаровском рассказе «Меняла» герой переходит в новую школу, где тут же натыкается на стену отторжения (схожий сюжет реализуется и в книге «Мультики»). Новые одноклассники — «будущие солдатики капитализма», знающие о выгоде. Это люди «иной породы». Герой же — всецело положительный Электроник — идеальный персонаж советского фильма. Для новых одноклассников он был «пионерским рудиментом из архаичного советского балаганчика».
Через этот новый класс, новую школу открылась для него иная реальность. Добрую сказку сменила зловещая фантасмагория.
Реальность обманула. Она вторглась в мир детских иллюзий ударом, совершенно неожиданным от человека, пусть и недавнего знакомца, но которому полностью открылся, поведал о своих школьных проблемах. С этого удара, с жестокого избиения ради полтинника, и начинается мамлеевщина, чертовщина, открывается зловонное человеческое подполье.
«Огромный червь, проникший в нежное яблоко книжно-телевизионного вымысла. Не я истекал кровью на том пустыре, а советская художественность — ее опустошенная утроба, из которой я вывалился на свет», — описывает Елизаров переживания своего героя, у которого разрушился весь его иллюзорно-художественный мир.
Этот обряд инициации, процесс, когда герой «вываливается на свет» из «советской художественности» присутствует во многих текстах Елизарова. Он для него основной, сюжетообразующий. Советское детство сменяется зловещим, практически инфернальным, миром нежити.
«Прежний мир лопнул, как хрупкий елочный пузырь», — пишет автор в рассказе «Меняла» Это обрушение мира, избиение произошло, когда автору-герою было 12 лет. В 1985 году. Тогда началась Перестройка... Новый класс уже был пропитан духом капитализма, в общество начал проникать жестокий обман. Сполохи будущего уродства.
Сам момент распада — 91-й год — это рассказ «Госпиталь».
Палата язвенников, в которой двадцать «дедов» и семь «духов». Есть порядки взаимоотношения, которые все соблюдают, из чего образуют некую игру, ритуал. «Духи» в подчиненном положении у «дедов», те не свирепствуют. Герой устроился в этой системе тем, что играл на гитаре по заявкам «дедов» и обучал их струнному искусству.
Палата находится на срединном этаже. На нижних лечатся выходцы из азиатских и кавказских республик, выше — офицеры и ветераны. На четвертом — ветеранском этаже «пылились желтые подшивки «Правды» и «Красной звезды». Здесь же был архив с бумагами по истории госпиталя, а также уставы и материалы съездов. Висела и двухметровая карта СССР.
Этот госпиталь из-за своей формы был прозван «Углом». У писателя Аркадия Голикова есть рассказ «Угловой дом», который он впервые подписал псевдонимом Гайдар. У него красные заняли и удерживали дом, у Елизарова ночью накануне краха страны в «Углу» пробуждается бесовское разрушительное.
Инфернальная «чудовищная мистерия» закрутила чудовищный водоворот
В «Госпитале» установленный строй жизни и порядок был разрушен, когда в палате появился ужас постмодерна — старший сержант танкист Прищепин. Начался ад: «Воистину страшен оказался этот пришлый. Это он, танкист Прищепин, поселил смуту, кромешный ужас и проклятие». Он был, как Вий, метал стрелы, распространял страх и похоть.
В последнюю ночь, когда «не осталось ни власти, ни закона» у «дедов» началась пьянка.
Выходец из потустороннего мира Прищепин «вызвал в палату призраков», устроил «чудовищную мистерию». Больше всего досталось «духу» Шапчуку, которого «опустили» распаленные похотью «деды». Когда все закончилось, он, полностью раздетый, в архиве стал крушить весь порядок книг, рвать уставы, конституции. Стал разрушать все подряд. Дошел и до карты «огромной и многоцветной» страны. Герой, наблюдавший за всем этим, отмечает, что Шапчук рвал карту, и было ощущение, разделывался и со «своей шкурой».
В разрушительном деле голый Шапчук превратился в «бесноватую химеру»: «Он потрошил страну, лежащую, как беззащитная шуба. Оторвал хлястик Прибалтики, крошечную, точно манжета, Молдавию, воротник Украины, подол Таджикистана». Энергии разрушения превращают человека в чудище.
Инфернальная «чудовищная мистерия» закрутила чудовищный водоворот, который уже было не остановить. Пробудились демоны хаоса, вызванные Прищепиным.
Утром герой навсегда покинул госпиталь: «Был понедельник, девятнадцатое августа тысяча девятьсот девяносто первого года».
Так разрушался мир. Идеал. Через встречу с будущим менялой, который расквасил нос и отобрал деньги, через явление демона Прищепина со своими молниями и призраками в госпиталь, через садизм и жестокость.
Страж детской души
Идеал советского детства, по мнению Елизарова, был сформирован Гайдаром. В сборнике «Литературная матрица» («Лимбус-Пресс», 2011) Елизаров написал о Гайдаре эссе «На страже детской души». Именно Гайдаром был построен и описан космос советского детства, его кодекс, где главное «Долг и Совесть». В созданном им мире дети — активные деятели, они участвуют в процессе преображения мира наравне со взрослыми.
Елизаров приводит важный эпизод ранней биографии Аркадия Голикова: в 1919 году в Киеве он пятнадцатилетний вместе с другими курсантами принимал присягу, вдруг зазвучал «похоронный марш в память о тех, кому предстоит великая честь умереть за Революцию». В этот момент юный Аркадий будто «побывал на своих похоронах. Дальше начиналась настоящая жизнь навеки пятнадцатилетнего мальчугана...» Это был обряд инициации — вхождения в новую жизнь, в новый мир, одним из демиургов которого и стал Аркадий Гайдар. В романе «Библиотекарь» Елизаров описывает схожее переживание главным героем своей грядущей смерти.
Широко распространенное в Союзе слово «инженер» сменило «маньяк»
Разрушая художественный идеал советского модерна, оболгали и стражника детской души. Персонажей Гайдара сменил Фредди Крюгер. Внук героя — вылитый Мальчиш Плохиш.
В книге «Мультики» — гайдаровская ситуация. Школа, подростки, но только все наоборот. Школьники собираются в стаи, чтобы грабить прохожих, либо брать с них деньги за показ «мультика» — голого тело подруги. На дворе 1988 год. В этот год вышел фильм режиссера Владимира Бортко «Собачье сердце», в котором всей стране объяснили, что не было никаких гайдаровских героев — все блеф. Под их легендой скрывались Шариковы. Фильм внушил отвращение и, по сути, выдал мандат на разрушение страны — шариковского мира, как тогда казалось.
В эссе о Гайдаре Елизаров пишет, что «перестроечное время было щедрым на нелюдей». Они лезли из всех щелей, из какого-то подполья, в котором сидели до поры, но потом их выпустили на свет. Так в палату в «Госпитале» заявился Прищепин. Широко распространенное в Союзе слово «инженер» сменило «маньяк», которое входило в обиход, заполонило сознание. Именно тогда детей стали бояться выпускать на улицу, везде грезились мифические и реальные маньяки, их тени.
Постмортум
В мире патологий нет места Гайдару, из него сделают нечто «маниакальное». Его оболгали — вместо него на свет выполз и стал все вокруг корежить настоящий вурдалак — его внук Егор. Впрочем, деду досталось, в том числе и за внука: «Реформы выглядели такими бесчеловечными, что обнищавший гражданин демократической РФ искал генеалогию такого зла ― казалось, оно не может взяться на пустом месте. И сразу подоспевало объяснение ― у него дед еще как отличился. И тогда все становилось на свои места. Гены! Прирожденные убийцы, один с маузером, другой ― с реформой».
Конечно, это очень показательный выверт «Аркадий — Егор». Герой и мелкий бес-разрушитель. Эта метаморфоза также отражается в произведениях Елизарова.
Вылезли не только нетопыри и вурдалаки, но и всевозможная инопланетная нечисть, экстрасенсы. Разуверившись в реальном, люди искали иные миры. Когда из подполья вся нечисть бросилась на нас, мы искали защиту в иных измерениях и галактиках.
У Ролана Барта в «Мифологиях» есть любопытное замечание, что СССР на Западе воспринимался, как что-то инопланетное: «СССР — нечто среднее между Землей и Марсом». Но тогда в конце 80-х наша реальность треснула, из нее подуло сквозняком, который стал воздействовать на умы, изменять сознание. Инфернальное ринулось сквозь разлом, расширяя его.
В сборнике «Бураттини. Фашизм прошел» («АСТ», 2011) о временах крушения СССР Елизаров рассуждает на примере анализа отечественного мультфильма «Возвращения блудного попугая» и фильма Дэвида Кроненберга «Муха», который в свое время во всю крутили в видеосалонах.
Советский Союз Елизаров называет «наиболее последовательным проектом модерна»
Мультистория про попугая Кешу прочитывается автором как рассказ о его бегстве, эмиграции на Запад, где он понимает, что «капитализм вблизи оказался не таким уж и привлекательным», а также о попытке хождения в народ.
Советский Союз в мультфильме олицетворяет Вовка: «Как ни грустно, но в 1988 году Вовка, то есть Советский Союз был уже основательно болен. Знал бы Кеша, что „Вовке“ не суждено поправиться, что он протянет еще три года, до августа 1991-го...». Это время действие объединяет трилогию о попугае с елизаровской книгой «Мультики». Да и герой классический советский мальчик-подросток.
В своем приобщении к Руси, корням блудный попугай показал, что он категорически не способен к крестьянскому труду, что его стихия — это бахвальство и набор бессмысленных фраз, которые исходят из его клюва и неизменным пафосом. Его стихия другая, именно та, которая терзает заболевшего мальчика — разрушения: «Он разрушителен как Чубайс или Гайдар, которые несколько лет спустя продемонстрируют стране свои ужасные таланты...». Кеша — предшественник демонического вируса Pasternak, который представлял собой «оболочку языковой вседозволенности, лаковой бессмыслицы и рифмованных пересказов Евангелия». Только вместо Священного Писания у попугая — хаос цитат из ТВ-программ. Собственно, подобная винегретная мешанина была в головах у многих.
После всех этих истеричных и суматошных движений Кеша превратился в Муху. Чудовище, которое может только крушить и заражать разрушением.
В эссе о «Мухе» Елизаров говорит о телепортации Советского Союза, в котором «растворилось культурное пространство, которое он генерировал и в котором находился, — пространство модернизма». После наступал мушиный постмодерн — уродливое и пугающее соединение человека и насекомого. Этот гибрид возникает из микса оболочки Pasternaka и советской иллюзии. Получившееся чудище порождает атмосферу кровавой брани, жестокости, которая представлена в «Библиотекаре».
Время разрушения — это время уродства.
Советский Союз Елизаров называет «наиболее последовательным проектом модерна», реализовавший основной модернистский принцип: он «творил мир по законам высшей справедливости». В 91-м произошел прыжок в постмодернизм, в «постмортум», так как «постмодерн изгонял реальность (мы не здесь и не сейчас) и делался разновидностью или филиалом ирреального загробного мира». В процесс этой телепортации, который происходил в ельцыновском подшофе, попала «муха», и все вот-вот может превратиться в чудовище из фильма «Чужой».
«Для меня Родина — это Советский Союз», — сказал Михаил Елизаров в интервью «Свободной прессе». Там он также поделился своими надеждами на то, что разъединение будет преодолено, и люди «смогут опять собраться вместе».
Тогда был свой художественный идеал прекрасного далека. Расходился он с реальностью? Конечно, на то он и идеал. Но без него невозможно. Сама реальность начинает распадаться и есть большая опасность, что опять пойдет линиями разломов, а из трещин полезет на свет все самое темное и чудовищное, вновь заявится новый Вий Прищепин. Теряется вера в возможность будущего, поэтому и помещается прекрасное далеко исключительно в прошлое.
Михаил Елизаров — не апологет, не фанат советского. Он в поиске путей выхода из стихии распада и разрушения, в которую мы все погрузились. Он пишет о необходимости мечты, которая затворяет от человека чудовище. Он, как герой «Библиотекаря» Алексей Вязинцев, говорит о тех книгах, о том художественном идеале, в котором было противоядие от распада.
Он тоскует о мечте, возможности, таящей в себе мощный потенциал как при прочтении книг Громова. Тоскует об идеале гайдаровского мира, который перечеркнут и вместо него выведен мир вурдалаков, Вия. В наших реалиях книги Громова раскрывают темные инстинкты. Место стражников детства занимают нетопыри — те самые космические пираты из советского фильма, где звучало «Прекрасное далеко».
«Я не тоскую по периоду развала. Я оплакиваю утраченное величие и его космические возможности», — сказал Елизаров в разговоре, опубликованном в киевском журнале «ШО».