18+
16.05.2017 Тексты / Рецензии

​Пламя и копоть

Текст: Владимир Березин

Обложка предоставлена ИД «Бослен»

Писатель-пешеход Владимир Березин о том, как Фёдор Васильевич убил Михаила Николаевича.

Портной Л. Граф Ростопчин. История незаурядного генерал-губернатора Москвы. — М.: Бослен, 2017. — 432 с.

Русская литература была так устроена, что как скажет писатель какое-то меткое словцо, так пойдёт оно по свету, будто в гоголевской поэме — «Выражается сильно русский народ! И если наградит кого словцом, так пойдёт оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света. И как уж потом ни хитри и ни облагораживай своё прозвище, хоть заставь пишущих людишек выводить его за наёмную плату от древнекняжеского рода, ничто не поможет: каркнет само за себя прозвище во всё своё воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица. Произнесённое метко, всё равно что писанное, не вырубливается топором» * — Гоголь Н. Мёртвые души // Полное собрание сочинений. Т. 6. — Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1951. С. 109. . Дело тут не только в меткости, а в том ещё, что писатель в России отвечал не только за изящный стиль, но и за философию, историю и заодно уже за всю национальную нравственность.

Скажет наше всё «полумилорд, полуподлец» — и как потом не рассказывай про благородство графа Воронцова, какие книги ни пиши его биографы, объясняя, что граф был человек благородный, смелый, и к тому же умелый и дельный чиновник — роковые слова произнесены и от них не избавится. Как научили читателя тому, что цель жизни Бенкендорфа заключалась в мучительстве Пушкина, так ничего кроме этого в народную голову не лезет, хоть и давно напечатана хорошая биография Александра Христофоровича * — Олейников Д. Бенкендорф. — М.: Молодая гвардия, 2009. (Жизнь замечательных людей)
. При этом возник спрос как раз на биографии этих людей второго ряда, не то чтобы всегда прекрасных людей, но тех, кого русские писатели однажды припечатали — вроде Клейнмихеля, который, как выходило по Некрасову, вовсе не строил Николаевскую железную дорогу, а был при героических её строителях вроде самозванца.

Великий русский писатель отнял у генерал-губернатора даже фамилию и сделал его «Растопчиным»

Один из таких персонажей — генерал-губернатор Москвы в пору Отечественной войны Ростопчин.

Что остаётся от человека за шестьдесят два года его разнообразной жизни? А остаётся от него служба персонажем в романе Льва Николаевича Толстого «Война и мир», а служба эта состоит из, во-первых, сочинения «афишек», и, во-вторых, московского пожара, а, в-третьих, расправы над несчастным купеческим сыном. Великий русский писатель отнял у генерал-губернатора даже фамилию и сделал его «Растопчиным».

И вот, в рамках всё того же интереса к людям, русской литературой «припечатанным», возникает биография Ростопчина, изданная очень красиво, с прекрасными портретами на отличной бумаге, и действительно там рассказывается много любопытного.

Наш герой действительно начал с военной службы. Был в турецкой кампании, прослужил год под командованием Суворова, воевал в Швеции, но как-то неудачно, пробился ко двору, где завоевал расположение будущего Павла I. При новом Государе он оказался в первых рядах, а незадолго до неудачной встречи Павла с гвардейским шарфом был интригой отстранён от службы и уехал в Москву. При Александре со службой ему не везло, и некоторое время он в частном порядке занимался литературными опытами и теорией русского пути. Дальше происходит самое интересное — то, чем Ростопчин остаётся в истории, начинается 24 мая 1812 года и заканчивается сдачей Москвы. Ни войны, ни дворцовые интриги никому не интересны, а вот эти несколько эпизодов двенадцатого года (благодаря толстовскому роману) закрепляются в общественном внимании. Кстати, уже в сентябре у Ростопчина начинаются обмороки, затем разлитие желчи, после возвращения в Москву он ещё отдаёт приказы, но влияние его слабнет, и в июле 1814 года он уходит в отставку, через некоторое время уезжает в Париж, а вернувшись, умирает через год — в январе 1826-го. Первое, что связывается с его именем, это листовки, которые разносятся по домам или наклеиваются на столбы, подобно театральным афишам.

Биограф Ростопчина относится к этим афишам, а, по сути, агитационным листкам, написанным как бы простонародным языком, с уважением. Однако, тут есть разные мнения — с одной стороны, это хорошо изученный историками опыт военной пропаганды, с другой, опыт не очевидно-успешный. Листовки Ростопчина ненавидела городская чернь (и язык их был не народен, а придуманно-народен), аристократическое же сословие их презирало. В них было (они сейчас доступны для чтения) очевидное шапкозакидательское настроение. Чем больше победного пафоса в этих листках, тем больше приключилось недоумения у москвичей, когда оказалось, что им нужно покидать город. То есть, всё было так прекрасно, а потом так ужасно — и не велика ли цена за сохранение спокойствия в эти военные месяцы, когда потом началось этакое беспокойствие? Отдельная беда в том, что афишки Ростопчина прямым образом вызвали шпиономанию, а она оружие обоюдоострое — только кажется, что побуждение народа к поискам врагов внешних и внутренних могут помочь управлять ситуацией. Поиски врагов неспециалистами приводят всегда ровно к тому же, к чему они привели в августе-сентябре 1812 года.

Ростопчин то принимал на себя звание Великого Поджигателя, то слагал его с себя

Второе событие, связанное с именем генерал-губернатора, принесло ему поистине мировую известность. Наполеон называл его прямым виновникам Московского пожара и сущим Геростратом. При этом Ростопчин то принимал на себя звание Великого Поджигателя, то слагал его с себя, то опять принимал, справедливо полагая, что если Нерон сжёг Рим, Таис сожгла Персеполь, то и московские события запомнит всякий потомок. Это действительно проверенный веками метод увековечивания. Даже в 1920 году, когда один красный партизан сжёг Николаевск-на-Амуре, то ровно этим остался в истории.

Из-за того, что Фёдор Васильевич постоянно менял показания в угоду обстоятельствам, и происходила эта путаница — с одной стороны, вывезли пожарные трубы, с другой стороны, приказа не отдавали, с третьей — ходят слухи, что как раз отдавали. Видели поджигателей, но действовали ли они согласно чёткому плану — непонятно. Французы расстреливали поджигателей пачками, и, как всегда в таких случаях, непонятно, были ли они на самом деле поджигателями. Всё это прекрасно описывается словами Виктора Шкловского о другой войне: «Много я ходил по свету и видел разные войны, и всё у меня впечатление, что я был в дырке от бублика... <...> Жизнь не густа. А война состоит из большого взаимного неумения» * — Шкловский В. Сентиментальное путешествие // Шкловский В. «Ещё ничего не кончилось...» — М.: Пропаганда, 2002. С. 205. .

И, наконец, последнее в списке, но не в нашем рассказе. Это гибель несчастного купеческого сына (переводчика) Михаила Николаевича Верещагина. Оный Верещагин перевёл прокламацию Наполеона, был осуждён уже, и вот, загадочным образом вместе с французом Мутоном оказался на дворе ростопчинского дома. Ростопчин велит рубить молодого человека саблями, произнося что-то вроде: «Вот изменник! От него погибает Москва!» Или даже (вариантов масса): «Вот он, единственный предатель, а более предателей у нас нет». Слова эти надлежит передать французам отпущенному на все четыре стороны (вернее, на неприятельскую сторону) Мутону.

Толпа надвигается на Михаила Николаевича, добивает его, и начинает таскать по улицам и бросает около кладбища в ограде какой-то церкви или просто на улицы (Сейчас спорят, где именно). После войны его перезахоронят — Ростопчин при этом будет извиняться перед отцом убитого, даст ему двадцать тысяч денег в утешение). Всё это ужасно и ничем не оправдываемо — мизантропические люди говорят, что Верещагина кидают толпе, как кость (тут нечаянный цинизм), чтобы генерал-губернатор с чёрного хода беспрепятственно уехал и покинул город (что он потом и делает). Печальнее этого может быть только объяснение (довольно оккамо-бритвенное), что Ростопчин позёр — он красуется своей властью даже не перед кровожадной толпой, а перед самим собой (Недаром накануне в письме Государю он сперва предлагает помиловать Верещагина, но только тогда, когда он будет приуготовлен к смерти, то есть, в последний момент).

Ростопчина можно подозревать в простом (ну, ладно — не очень простом) сведении счётов

Надо сказать, что интрига следственного дела куда неприятнее — по нему был выслан из Москвы почт-директор Фёдор Ключарёв, с которым у Ростопчина была давняя вражда. Позднее, Ключарёв был возвращён, пожалован званием сенатора и прочее, и прочее. И Ростопчина можно подозревать в простом (ну, ладно — не очень простом) сведении счётов.

Вкратце история этого градоначальствия в глазах одного из современников выглядела так: «Поведение Ростопчина в тот короткий промежуток времени, который протёк с его назначения главнокомандующим до сдачи Москвы, в полном смысле слова непонятно. Нельзя объяснить мотивы, побуждавшие его совершать те жестокости, которые, при всём их произволе, говорили бы в его пользу, если бы они могли отвратить по крайней мере хоть тень опасности, угрожавшей Москве, ибо Москва, хотя и не составляла всей империи, но, без сомнения, действовала своим примером на всю страну. Тотчас после назначения и по приезде в Москву Ростопчин стал разыгрывать из себя „друга народа“; он высказывал уверенность, что Наполеон не осмелится двинуться на Москву, но эта уверенность успокаивала только простой народ. Полиция распространяла каждое утро по городу бюллетени, печатаемые по его приказанию и написанные площадным языком, в которых говорилось то о слабости французских солдат, которые так же легки, как снопы, которые русский свободно поднимает простой вилою, то писалось, что жители могут спокойно оставаться у своих очагов, что трусы хорошо сделают, если удалятся, то говорилось, что готовится громадный воздушный шар, в лодку которого будут посажены вооружённые люди, чтобы бросать с высоты разрушительный огонь во французские легионы; что прежде Ростопчин смотрел одним глазом, а теперь он будет смотреть в оба. Занимая, с одной стороны, этими глупыми шутками праздношатающихся, он вселял, с другой стороны, ужас, проявляя свою власть такими жестокими мерами, которые заставляли всех трепетать. Например, по донесению одного мальчишки, он приказал, без дальнейших рассуждений, наказать кнутом своего повара-француза и сослать его в Сибирь, но повар умер под кнутом» * — Из записок Д.П. Рунича//Воспоминания современников эпохи 1812 года. — М.: Государственная публичная библиотека России, 2011. С. 133–154.
.

Но именно Верещагин оказался для генерал-медведя на воеводстве трагическим чижиком. И на том, что всё произошедшее — какая-то срамота, сошлись все потомки.

Ан нет, не все — в предисловии к разбираемой книге Е. А. Ямбург пишет «Кто такой купеческий сын Верещагин, которого генерал-губернатор отдал на растерзание возбуждённой толпе, окружившей дом градоначальника? По законам военного времени он вражеский агент, распространявший прокламации врага, склонявшие население осаждённого города к сдаче. <...> Да за такое пособничество врагу в 1941 г. расстреливали немедленно без суда и следствия. В 1812 г. за подобные преступления полагалась высылка из города с последующим тюремным заключением. Ростопчин превысил свои полномочия, сыграв на шпиономании, утолив тем самым потребность остервеневшей толпы в ритуальной жертве, после чего беспрепятственно покинул город. Как следует из писем императора, в целом деятельностью генерал-губернатора в эти критические для страны дни царь остался доволен» * — Портной Л. Граф Ростопчин. История незаурядного генерал-губернатора Москвы. — М.: Бослен, 2017. С. 19.
.

Для начала нужно сказать, что понятие осады применительно к Москве в 1812 году довольно сомнительно, затем, отметив, что риторика переноса «А вот за это-то, да в таком-то году» (эксперименты с анахронизмами вообще непродуктивны) сомнительна ещё больше, потому что напоминает бессмертную фразу Шолохова: «Попадись эти молодчики с чёрной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а „руководствуясь революционным правосознанием“, ох, не ту меру получили бы эти оборотни!» * — XXIII съезд Коммунистической партии Советского Союза, 29 марта-8 апреля 1966 года. Стенографический отчет, т.1. — М.: Издательство политической литературы, 1966. С. 358.
Ну и говорить о довольстве Государя сложно, да и что касается «в целом» — это довольно рискованное обобщение.

Дело ещё в том, что суд над Верещагиным был, и его отправляли на каторгу. Ростопчин просил ужесточения приговора, Сенат рассмотрел дело 19 августа и оставил решение в силе. То есть Ростопчин у Толстого действует спонтанно, а этот другой Ростопчин, из документов ведёт себя совершенно иначе — и куда хуже.

...домысливать хорошо в романах про попаданцев, а при написании исторической биографии так действовать не стоит

Отступая чуть в сторону, нужно сказать, что сама система аргументации в этой книге несколько настораживает. Вот автор говорит: «Давайте попробуем представить себе, что было бы, если бы армия стояла насмерть, но была бы разгромлена, и Наполеон, пусть изрядно потрёпанный, всё же занял бы Москву. Сразу скажу, у меня нет сомнений в том, что Наполеона всё равно выгнали бы.

Но что Александр I? Ему-то какая польза от такого оборота? Никакой! Зыбкая слава храбреца, которому высочайшие государственные интересы не позволили бы лично сложить голову у стен древний столицы? Так ведь и этой славы ему бы не досталось! А, наоборот, новые претензии со стороны простого народа и части элит: слабохарактерный государь, никудышный полководец, не тех генералов назначил, не теми вельможами себя окружил!

Наполеона, без сомнения, всё равно выгнали бы, но велик риск, что выгонял бы его уже не Александр I, а кто-то ещё? Кто? Да бог его знает!» * — Портной Л. Граф Ростопчин. История незаурядного генерал-губернатора Москвы. — М.: Бослен, 2017. С. 307. Дальше автор приводит череду воображаемых сцен с возмущённым народом, с новым Мининым и Пожарским, Екатериной III, в которую превратится сестра императора, принцем Евгений Вюртембергский... «Александра I вынудили бы отречься. А дальше — кто знает! <...> Положим, окажись на престоле Екатерина Павловна, она не тронула бы старшего брата. Но кто поручился бы за то, что её горячие сподвижники не пожелали бы повязать новую государыню кровью?» * — Портной Л. Граф Ростопчин. История незаурядного генерал-губернатора Москвы. — М.: Бослен, 2017. С. 308.
. Всё это бог его знает, кто его знает, приводится в доказательство того, что «вариант оставления Москвы рассматривался изначально, и рассматривался вполне серьёзно. Другой вопрос, что никаких свидетельств об этом не сохранилось. И здесь я опять же домысливаю, что у Александра I были устные договорённости сначала с Барклаем-де-Толли, а затем с Кутузовым. Договорённости о то, что ответственность за отступление и оставление Москвы берёт на себя главнокомандующий, а император разыгрывает праведный гнев» * — Портной Л. Граф Ростопчин. История незаурядного генерал-губернатора Москвы. — М.: Бослен, 2017. С. 308.
.

Нет, это никуда не годится. Этак домысливать хорошо в романах про попаданцев, а при написании исторической биографии так действовать не стоит. Дело не в том, что история не терпит сослагательного наклонения (а она не терпит), а в том, что истории про то, если бы у бабушки было что-то необычное, то произошло бы что-то интересное, заведомо превращают разговор в сомнительный.

Такая же картина с курьёзной затеей Леппиха * — Леппих Франц Ксавье (1789-1819?) — немецкий авантюрист. Леппих был, кстати, куда более интересной фигурой, чем это может показаться. Он родился в Баварии, в крестьянской семье. Учился у францисканцев, занимался плотницким делом, завербовался в английскую армию и сам стал вербовщиком. Выгодно женился, но тесть после смерти дочери, прогнал его. Изобрёл музыкальный инструмент панмелодикон и после европейских гастролей подари его жене Наполеона. Самому императору предлагал построить военный аэростат, получив отказ обратился сперва к немцам, а затем и к русским. После неудачи в Москве, пытался строить воздушный корабль под Петербургом (с тем же результатом), и эта история тянулась до 1814 года. Все биографические данные зыбки — перед тем, как его следы окончательно потерялись, пишут, что он изобрёл машину для обработки ногтей и гвоздь особой формы.

Но нам интересно другое — история с Леппихом, которая упомянута в этой книге мимоходом, очень показательна. В момент военных поражений и неуверенности всегда возникает мысль о чудо-оружии. И механизм работы с Wunderwaffe может многое сказать о военной и пропагандистской машине государства. Да и о самом воюющем обществе в целом.
— тут автор следует известной французской версии, в рамках которой летательный снаряд был маскировкой накопления зажигательных средств для планового уничтожения Москвы. Однако ж никаких доказательств тому не явлено, непонятно, отчего это вышло так дорого, и зачем было нужно — то есть отчего не накопить зажигательные средства без лишнего шума и как-то иначе, да хорошо бы понять, что это за средства. Иначе читатель взмахнёт оккамовской бритвой, и останутся одни безумства, суета и фантазии.

У честного обывателя, интересующегося вопросом, как в суде — состязательность: логическая сторона очень важна. Убедительно выступишь в прениях сторон — хорошо, а положишься на то, что выслушают только тебя, то можно вызвать некоторое недоверие.

Тем более, если в повествовании чередуются фрагменты самообеляющих воспоминаний героя без точной расстановки акцентов, и иногда автор из того что «в письме нет никаких слов о каком-либо потрясении» выводит, что автор что-то знал заранее и проч., и проч. После — не значит вследствие того etc.

Вернёмся к предисловию. Е. А. Ямбург в нём пишет: «Подводя итог педагогическому анализу книги, отмечу, что она решает серьёзную задачу воспитания историей» * — Портной Л. Граф Ростопчин. История незаурядного генерал-губернатора Москвы. — М.: Бослен, 2017. С. 22. . Тут нельзя не согласиться — при внимательном чтении из той книги можно извлечь серьёзный урок (и не один). Во-первых, поколения историков, волшебная сила русской литературы и общественное мнение не всегда не правы. Да, часто они жестоко ошибаются, но в случае с Ростопчиным контраргументов представлено мало, а кои есть — не очень убедительны. Во-вторых, попытка реабилитировать историческую фигуру в глазах общества — задача сложная, иногда невыполнимая. Сделать это в небрежном, разухабистом стиле — невозможно. В этом смысле воспитание историей очевидно.

Другие материалы автора

Владимир Березин

Жизнь с ключом

Владимир Березин

​Знамение эпохи

Владимир Березин

​Человек с веником

Владимир Березин

​Классная ностальгия