Нытьё моё
Текст Владимир Березин
Писатель-пешеход Владимир Березин о Нюренбергском премиальном процессе.
Вянет лист. Проходит лето.
Иней серебрится...
Юнкер Шмидт из пистолета
Хочет застрелиться.
Погоди, безумный, снова
Зелень оживится!
Юнкер Шмидт! честно́е слово,
Лето возвратится!
Козьма Прутков <1854>
Справедливо говорят, что вся литературная жизнь сейчас вертится вокруг премий. То обсуждают, что премию дали не тому, а надо бы вот этому, то возникает свежая мысль, что всюду заговор, подтасовки и всё куплено. Премии и конкурсы разного рода я очень приветствую — если там, конечно, не норовят у автора пожизненно отобрать права. Пусть прорастают все цветы, пусть колосится литература, пусть зреют фрукты разной формы. В основе всего этого лежит механизм сравнения. Он может быть организован плохо или хорошо, иметь денежное наполнение или репутационную ценность, тут уж как выйдет. Но всё упирается в сравнение или соревнование, про которое рассказывал ещё композитор Вагнер в своей знаменитой опере «Нюренбергские Мейстерзингеры». К слову сказать, Вагнер писал её лет двадцать (и закончил в 1867 году, а поставил годом позже). Сюжет там, вкратце, такой: один рыцарь влюблён в самую красивую девушку города, но отец поклялся отдать её в жёны только победителю конкурса певцов. Рыцарь пытается выйти в отборочный тур, но его заваливают (не без участия другого претендента на руку и сердце красавицы). Потом этот соперник по ошибке поёт серенаду кормилице красотки (а её жених, заметив это, реагирует соответственно моменту). Рыцарь тем временем приходит к старому башмачнику, который помогает записать ему песню любви. Конкурент украл листок, но, не успев выучить наизусть слова, с позором проваливается на конкурсе. За ним выходит рыцарь и поёт свою прекрасную песню, в результате получая и признание, и девушку. Здесь же и образ «Гамбургского счёта» (Русскую литературу хорошо описывать при помощи немецких топонимов).
На этом фоне существуют безденежные или условно-безденежные премии, типа премии Андрея Белого (не знаю, как сейчас, но раньше там давали бутылку «беленькой», яблоко и один рубль). То есть это такие знаки престижа малых групп, и я очень рад их существованию. Мне бы понравилась премия за лучшее изображение кота в литературе, ежегодная награда за роман, действие которого происходит в Волоколамске, книга года по версии обитателей Дома престарелых в Костроме и тому подобное.
Сейчас поэт Пуханов решил возобновить свою премию «Нытик года», и эта идея мне нравится. Премию он, правда, учредил ещё в 2013 году и успел провести три награждения в виде ящика шампанского. Кстати, среди награждённых был целый Букеровский лауреат (лауреат «Русского Букера», если точнее). Пуханов пишет в своём блоге: «Голосование открытое, голосуют все, кому доступен этот пост. Просто напишите фамилию нытика вашего сердца. Назвать можете только одно имя. Голосование пройдёт в два этапа, если не будет очевидного лидера. Итоги голосования подведём числа двадцатого декабря. Финалисты и фанаты финалистов могут агитировать за себя или своего кумира любыми законными методами, пусть перепостят этот и другие посты со своими комментариями. Победителя определим простым подсчетом голосов. Напоминаю, в этот сезоне „Нытик года“ подражает премии Андрея Белого под лозунгом „Кого хотим, того нытиком и назначаем, потому что мы крутые чуваки“. Удачи всем нам в этом и в следующем году! И да поможет нам всем Господь!» Мне кажется принципиальным уточнение автора в частном ответе: «Тут есть проблема, очень тонкая грань, человека с реальными нерешаемыми проблемами награждать бесчеловечно. Мы таких, к сожалению, знаем, нытик года красиво грустит, отчаивается там, где ещё не всё потеряно. Он хочет немного больше, чем могут дать ему люди и мир в целом. Их нытьё несёт огромную воспитательную нагрузку, оно просветляет».
Кстати, если уже точно соответствовать премии Белого, какой-нибудь лауреат должен отказаться от награды, сопроводив это длинными нудными объяснениями. Заранее отказываться как-то неловко, будто писать в Нобелевский комитет: «Я, Иван Синдерюшкин, не знаю, выдвинули ли меня, но заявляю, что я отказываюсь от вашей гадкой политически ангажированной премии!». Такое удалось только Л.Н. Толстому, но на то он и был Лев Николаевич, а не Иван Синдерюшкин.
Желающие могут легко обнаружить как сам манифест премии «Нытик года», так и список для голосования (а если читатель не понимает, о чём речь, то это ему вовсе не надо). Там, кстати, прекрасный девиз: «Нойте с нами, нойте, как мы, нойте лучше нас!» Хорош был бы и логотип в виде ковчега, набитого парными тварями поэтов и прозаиков. Я бы возил лауреатов по городам и весям, как это делает «Большая книга», а так же устраивал презентации во Франкфурте и Сеуле. В прошлые разы я пропустил церемониальные речи лауреатов (говорят, они были). Кстати, возникла бы прекрасная литературная традиция: «Вот я поднимаю этот бокал коньяка „Ной“, потому что неизбывно нытьё моё и... и проч., и проч.» Всё это — настоящий карнавал, опять же в немецком духе.
Жаль, что мне этой премии не дадут, а уж кто ноет, как я — просто не могу представить. Просто моё нытьё не жидкое, а концентрированное, как бульонный кубик. Кстати, и речь заготовлена, но я могу легко уступить её кому-нибудь. Мой Яндекс-коше... Впрочем, лучше даром.
Я бы сказал о том, что настоящее нытьё — несомненное художественное высказывание. Из чего происходит литература, как не из неудовлетворённости окружающим миром? Нет, только пошляки ноют из-за денег, сетуют на маленькие гонорары, а уж совсем рисковые люди обижаются на пиратские скачивания. Это всё глупости. Настоящий герой воет на идею, как на луну.
Часто в качестве упрёка бросают фразу, записанную поэтом Липкиным: «А Христа печатали?»
*
— Липкин пишет: «В широкой парадной было не очень светло, но я довольно ясно увидел человека лет 30, спускавшегося по лестнице мне навстречу. В руке он держал толстый портфель.
Человек был явно чем-то напуган. Сверху низвергался высокий, звонко дрожащий голос Мандельштама: — А Будда печатался? А Христос печатался?
Вот что произошло до моего прихода. Посетитель принес Мандельштаму свои стихи. Это была, по словам Мандельштама, довольно интеллигентная дребедень, с которой к Мандельштаму иногда приходили надоедать. Мандельштам рассердился на неудачного стихотворца еще и по той причине, что в этом виршеплетении была фронда, Мандельштам этого не выносил, во-первых, потому, что боялся провокации, а во-вторых, — и это главное — он считал, что поэзия не возникает там, где идут наперекор газете, как равно и там, где тупо следуют за газетой. Неумный автор стал жаловаться на то, что его не печатают. Мандельштам вышел из себя, он сам печатался с большим трудом, крайне редко, и выгнал посетителя. Когда я поднялся на указанный мне этаж, Мандельштама уже у перил не было (а я снизу видел, как он над ними, крича, наклоняется чуть ли не до пояса), мне открыла дверь длиннокосая девушка и, впустив меня, посмотрела на меня жалостными восточными глазами.
Через много-много лет я рассказал о происшествии с Буддой и Христом Ахматовой, Анна Андреевна весело рассмеялась: «Узнаю Осю».
Мандельштам успокоился не сразу. «И почему вы все придаете такое значение станку Гутенберга?» — характерным для него певучим и торжественным, при беззубом рте, голосом укорял он меня, и мне стало нехорошо от того, что он как бы соединял меня с предыдущим посетителем».
Липкин С. Угль, пылающий огнём. - М.: Огонёк, 1991. С. 5.
Но фраза эта лукава: не в том дело, что для Спасителя публикация не была единственной дорогой к человеку, а в том, что Христос вечен, и дожил до больших тиражей. А как не ныть человеку, который вдруг понимает, что жизнь коротка, вторых шансов нет, Гутенбергова традиция истончается, а возможность быть услышанным — предмет теории вероятности.
И как тут не ныть, если поле института чтения-времяпровождения, сжимается, как шагреневая кожа? Когда человек тратит полжизни, а то и всю жизнь на работу со стилем, будто фехтовальщик оттачивает движения, но только он выходит на поле битвы, то видит, что напротив выкатили глупый пулемёт.
Как ужасны наши медиа, которым нужен для разговора о мёртвом писателе исключительно юбилей, который они называют «информационным поводом». Кстати, как не ныть от того, что издатель (связанная, кстати, с премиальным циклом) похож на сластолюбивых падишахов из «Тысячи и одной ночи». Он любит девственные тексты, и не любит переизданий, что нельзя включить в премиальную гонку за давностью.
Возможно ль не ныть от того, что нельзя даже рассчитывать, что стихам, как драгоценным винам настанет свой черёд. Потомки откапывают винный подвал и с недоумением переглядываются: никто давно не курит и не пьёт, все ведут здоровый образ жизни.
Уж про остальное ныть можно по накату. Смейся, паяц, над разбитой любовью. Свалишься с ограды Второго еврейского кладбища, и вся королевская конница, вся королевская рать не сможет тебя никогда собрать. Спасибо, уважаемое жюри, дорогая мама и киноакадемия. Дайте мне, пожалуйста, этот прекрасный ящик с бутылками.