Кто?

Николай Байтов — поэт, прозаик, редактор легендарного альманаха «Эпсилон-салон», сооснователь «Клуба литературного перформанса», лауреат Премии Андрея Белого. Одна из ключевых фигур авангарда 80-х, до сих пор регулярно публикуется.

Что о нём пишут?

Прежде всего, говорят о религиозной проблематике его поэзии: «Хаотичное, казалось бы, соединение символов обретает структуру», — пишет в 1989 году Геннадий Кацов, что через 20 лет почти теми же словами описывает Евгения Риц: «Байтов верит, и потому и знает, и видит, и поэтому чудо оказывается возможным, и нелепый мир упорядочивается самым стройным, единственно возможным образом». В желании выстроить словами систему бытия легко увидеть богоискательские мотивы.

Впрочем, представления Байтова о логике Вселенной и образе Создателя изменчивы, что часто трактуется критикой как отказ автора от какой-либо ясности: «Неоднородность, просвеченная двусмысленность у Байтова и тема, и состояние поэтической материи» * — Михаил Айзенберг («Воздух» 2011, № 1).
; «Николай Байтов <...> - безусловно, поэт (принципиальной) непрояснённости мира» * — Ольга Балла-Гертман. Разновидность молчания: о стихах Николая Байтова, 2016.
. Размышлений о том, каким образом эта «принципиальная непрояснённость» сочетается с редкой точностью художественного высказывания, обнаружить не удалось.

Не меньшая значимость придаётся характерным экспериментам с формой: байтовский стих обладает замысловатым ритмическим рисунком, структурой с элементами игры и декоративности. Криптограммы и словесные узоры Байтова всегда в центре внимания: «Вот несколько слов, которые — в частности — приходят в голову: Мозаика. Пазл. Фрактал. Каламбур» * — Владимир Друк («Textonly» 2016, № 45). ; «Математический ум Байтова совмещает „гул языка“, давление традиции — с логикой разных неклассических структур, подобных фракталу». Витиеватое изящество Байтова провоцирует комментаторов на модный вычурно-метафорический стиль: «стиховая ткань доведена здесь до состояния какой-то мыслящей светотени» * — Михаил Айзенберг («Воздух» 2011, № 1).
.

Та мистика и загадочность, с которой внутри литературного сообщества описывают поэзию Николая Байтова, относится скорее к рекламе, чем к метафизике. Если сравнить критику с переводом, то Байтова зашифровывают, а не разъясняют. Поэтому он — как и в 1989 году — по-прежнему «широко известен в узких кругах».

Тогда

Созданная в середине 80-ых поэма «Пустыня» (впервые опубликована только в этом году * — Байтов Н. Энциклопедия иллюзий. — М.: Новое литературное обозрение, 2017. ) описывает характерное для раннего Байтова явление «не порядка и не беспорядка» — бытие в состоянии ремонта:

Мысль Твоя, Господи, прянет беззвучным толчком.
Твёрдые плоскости хрустнут и встанут торчком.

Медленно, камень за камнем, взрывая пласты,
двинутся плавно, кругами в тоннель пустоты...

Этот высокий, как свет, равномерный свист
вдруг прозвенел в веществе, в трубочку свит:

громоздкий порядок атомов пронизал насквозь,
всё наматывая на себя как на ось...

Груды обломков и бесформенных газов клочья
закручивает в воронку, где раскаляется точка

белого, как свист, света — и вбирает в себя
всё, без разбора и счёта — только выше свистя.

Трубочка уже, мельче крупицы — и вихрь
вот уже тонкой нитью струится в них:

белый конец в свистящей висит пустоте,
тёмный блуждает в опустошаемой тьме, —

как пуповина, питающая странный плод,
что, рождаясь, всё бывшее до него пожрёт.

Сотворение мира изображено нетипичной для духовной лирики лексикой строителя: тоннели, плоскости, трубочки, обломки. Пространство стиха безжизненно (навязчиво повторяется «пустота», «тьма»), безвоздушно и безлюдно. Согласиться с тем, что порядок атомов «громоздкий», попросту некому — человек тут пока ещё только предполагается. Замысел Божий упомянут впрямую, в первой же строке, но остаётся непрояснённым до конца поэмы. Каноническая христианская формула «Бог есть любовь» в «Пустыне» теряет привычный темперамент — любовь создателя здесь безадресна и спроектирована заранее, как центральное отопление:

Мутен грустный взгляд из-под опущенных век.
Но свирель протянет сквозь трубочку всех:
скрутит в струйку-ниточку и проволочёт
на другую сторону, где новый счёт
капает-поёт ни для кого: для любви
белой, — где и ты хоть никого обмани.

Сейчас

Свист перестраивающихся материй Вселенной вновь слышен у Байтова через тридцать лет — в заглавном стихотворении подборки «Некая умная нефть» * — «Знамя» 2016, № 12. . Только теперь безжизненный «не-порядок» вытеснила густо населённая суета:

Слышишь свист? —
Это вечерний звон.
Это визг
тучи безумных звёзд.
Будто проснувшихся пчёл
рой или даже сонм
сразу, где луг расцвёл,
сухо воздух сечёт.

Тяжкий мёд
здесь соберут они. —
Их влечёт
множественный аромат
мифов, мечтаний, снов,
счастья, скорби, вины —
наш коллективный вздох,
пар, исшедший во мрак.

Сладкий прах —
тёмной материи снедь.
Там экстракт
душ наших копится впрок.
Там, смешав наши лица,
некая умная нефть
гравитационные линзы
заполнит в толщах миров.

Эстетика стройплощадки оставлена в прошлом — всем управляют природные процессы, и образный ряд наполнен органикой: «тяжкий мёд», «сладкий прах», «тёмной материи снедь». «Пустыня» отлично обходилась без человека, в «Некой умной нефти» наоборот — мироздание питается «нашим коллективным вздохом»: «экстрактом душ», ароматом «мифов, мечтаний снов, / счастья, скорби, вины». Механизм, при котором новый мир замещал старый, «пожирая» и перемалывая «обломки», сменился приумножением бытия: духовное богатство «копится впрок», мир развивается, заполняя пустоты, накапливая энергию для качественного перехода. Да и сам свист уже другой: не «высокий, как свет» звук инструмента, демонтирующего межатомные связи, а деловитый гул «проснувшихся пчёл», нечто естественное и незримое, как шум подземных вод.

Природа сдвига

Удивительно, как столь разные по философии высказывания тексты близки по технике и приёмам: те же переплетения точных и ассонансных рифм, плотные, синтетические ряды созвучий («в свистящей висит пустоте», «визг безумных звёзд»). Одинаковая композиция: сперва обращение, реплика («мысль Твоя, Господи», «слышишь свист?»), затем — цепочки развёрнутых метафор («груды обломков закручивает в воронку → трубочка становится уже → тонкая нить», «звенит рой пчёл → расцвёл луг → собран мёд → экстракт копится впрок»), событие как символ будущих перемен (рождение «странного плода», смешение всех душ человеческих). В поэтике Байтова эволюционирует мировоззрение, а форма кажется неизменной, застывшей — в то время как у коллег по «Эпсилон-салону» перемены во взглядах на жизнь порождают новые интонации, стилистические сдвиги, неожиданный выбор художественных средств * — Так, характерная для «классического» Кибирова 90-х опора на цитаты, заимствования, язвительный, граничащий с шутовством сарказм («Не хрен было канючить вотще, / Не хрен было прельщаться вобще!») постепенно сменяется иронией усталого наблюдателя, отстранённым лирическим высказыванием («Поэтический прах попирая / средиземного града сего, / не могу описать, дорогая, / мне не хочется врать про него»).
.

Мысль Байтова переменчива даже внутри одного стихотворения. В «Пустыне» Господь предстаёт инженером из мира Стругацких, а логика сотворения мира объясняется просто: «так задумано». В то же время, тяжело принять, что всё создано «ни для кого» вообще и не для тебя в частности, поэтому в хладнокровной, нарочито интеллектуальной эстетике поэмы возникают эмоциональные сбои — ось инструментального света неожиданно превращается в пуповину, питающую новую жизнь. В «Некой умной нефти» обратное противоречие: пчёлы как души, вступающие в Царствие небесное * — У Мандельштама:
«Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,
Их родина — дремучий лес Тайгета.
Их пища — время, медуница, мята...
Возьми ж на радость дикий мой подарок
Невзрачное сухое ожерелье
Из мёртвых пчёл, мёд превративших в солнце».
Байтов не впервые ссылается на это стихотворение (см. «Ноги кормят волка, паука, грибника...»). , Авраамово лоно * — Место упокоения праведников, ожидающих Судного дня. «мифов, мечтаний, снов» со «сладким прахом» — благостная христианская пастораль сочится таким мёдом, прямо хочется её испортить. Что и делают «гравитационные линзы», нарушая стройную образную систему стиха, словно у естественного, природного процесса появилась лабораторная функция.

Байтов вместо неясности бытия описывает его многовариантность, и версии наслаиваются друг на друга, делая окружающий мир сложным и неоднородным. Кажется, в этом и секрет парадоксальной живости байтовского письма. Механические взаимодействия метафор напоминают упражнения, всюду виден расчёт — разве так принято представлять «вольную» стихотворную речь? Но свободе формы Николай Байтов предпочитает свободу размышления, и любая попытка разграничить «порядок и не-порядок», решить в уме задачку для схоласта приводит к непредсказуемым выводам — и непредсказуемости поэзии вообще.