18+
16.03.2017 Тексты / Авторская колонка

​На всякого мудреца довольно простоты

Беседовала Фазир Муалим

Фотография: Олег Грицаенко

Поэт и театральный критик Фазир Муалим о пережеванном Островском Владимира Мирзоева.

Моему другу позвонил его брат на прошлой неделе: «Рустам, я приеду в Москву на три дня. У меня соревнования, но один вечер буду свободен. Хочу в театр сходить. Что-нибудь классическое посмотреть».

Друг — ко мне: «Посоветуй». Ну а что я могу посоветовать, пока ещё на русской сцене есть Островский? В этот единственный свободный день Островского давали только в его «доме», в Малом театре — «На всякого мудреца довольно простоты». И вот, они пошли, а я вместе с ними.

Эта постановка (режиссер Владимир Бейлис) мне очень хорошо известна: академичность, близость к тексту, знаменитые актеры (Ирина Муравьева, Борис Клюев, Элина Быстрицкая). Раньше, когда жива была Татьяна Петровна Панкова (она играла гадальщицу Манефу), я часто ходил на неё. Знаю все реплики и мизансцены, все достоинства и недостатки, которые, чего скрывать, особенно заметны, мне кажется, при первом просмотре, а потом привыкаешь. Например, излишне гротескная манера игры Ирины Муравьевой в роли Мамаевой (она прыгает, скачет, строит рожицы) или, наоборот, бесцветная игра Клавдии Моисеевой в роли Глумовой (которая только, как будто слегка, обозначает свое присутствие).

Казалось бы и всё, на этом можно закрыть разговор. Нельзя же две колонки подряд писать об одном и том же театре. И вдруг мне пришла в голову мысль: а что бы было, порекомендуй я братьям того же Островского — ведь хотели классику! — но на другой сцене?

Забегая вперед, скажу, что я сделал правильный выбор в пользу академического театра, когда речь зашла о классике.

Такого Островского вы ещё не видели. Я надеюсь

Но для себя я всё-таки решил получить этот сравнительный опыт. Любопытство меня привело в Театр на Таганке, где идет та же пьеса, но, как принято говорить, в современной обработке. Обрабатывал пьесу режиссер Владимир Мирзоев. Обработал, поимел, надкусил, проглотил, переработал и, извините, далее по пищеварительному тракту. Такого Островского вы ещё не видели. Я надеюсь.

Ах, нет. Однажды на фестивале молодежных театров я попал на БДСМ-версию пьесы «Волки и овцы» — с «госпожой» Мурзавецкой, и с соответствующей атрибутикой: плети, ошейники, высунутые языки, кожаные майки. Некоторые элементы подобной эстетики вы встретите и в мирзоевской трактовке «На всякого мудреца довольно простоты». Правда, на том фестивале это была самодеятельная труппа, а тут — профессиональный театр. Сразу хочу отвести от себя все эти нападки с развешиванием ярлыков: ханжа, святоша, лицемер — не принимаю. Когда мне будет невтерпёж посмотреть фантазии на сексуальные темы, я пойду не в театр, не на Островского, а как минимум в закрытый клуб на какую-нибудь «Красную шапочку» с дровосеками.

Что меня раздражает в так называемых современных трактовках — грубая пошлость вместо тонкого юмора, откровенная похоть вместо легкого флирта. Как будто зритель — дебил, и ему надо всё наглядно показать и растолковать. Последнему, таким образом, не остается места в театре. Он не участвует в спектакле, не соучаствует: пришел — посмотрел, вышел — забыл.

Давайте попробуем сравнить пьесу Островского с интерпретацией Мирзоева.

Сюжет таков. Молодой человек Егор Дмитриевич Глумов (в Малом театре его играет Василий Зотов, на Таганке — Филипп Котов) решительно настроен выбраться в люди — «добиться теплого места и богатой невесты». Для этой цели он знакомится со своим дальним родственником Мамаевым (Вячеслав Езепов в МТ — Малом театре и Михаил Лукин на Таганке), которого «хлебом не корми, только приди совета попроси». Через это знакомство ему открывается доступ ко всему московскому высшему обществу. В него влюбляется, «как кошка» (по выражению гусара Курчаева) жена Мамаева Клеопатра Львовна. Она знакомит Глумова с Городулиным (Александр Клюквин в МТ и Роман Стабуров на Таганке), важным господином, который обещает молодому человеку место. Мамаев приятельствует с Крутицким (Борис Клюев в МТ и Юрий Смирнов на Таганке), очень важным господином, который вхож в дом к барыне Турусиной, богатой вдове (Лилия Юдина в МТ и Анастасия Колпикова на Таганке). У Турусиной племянница Машенька на выданье, «двести тысяч приданого». Она влюблена в гусара Курчаева, но Глумов всеми правдами и неправдами добивается её руки и состояния. Всё идет в ход: лесть, лицемерие, анонимные письма, подкуп, наигранные чувства. «Все взято одной энергией. Целый замок висит на воздухе без фундамента. Все это может лопнуть и разлететься в прах каждую минуту». Глумов это понимает, но тем не менее допустил одну маленькую простую ошибку: он завел дневник, куда записывает все свои «ходы» — кому сколько и за что дал, с кем и о чем говорил.

Случайно этот дневник, эта «летопись людской пошлости», попадает в руки Мамаевой, которая уже ревнует Глумова к молодой невесте и ищет, как бы расстроить предстоящую свадьбу. Клеопатра Львовна подкупает некоего бедного журналиста, которому «деньги нужны; надоело на чужой счёт пить», и тот публикует в газете материал под названием «Муж, каких мало» с подробным описанием всех дел Глумова, которые он сам же «в ночной тиши» и записал в своем дневнике. В самый разгар свадьбы, когда собрались гости чествовать жениха и невесту, приносят газету с приложенным к ней дневником. Скандал. Свадьба расстраивается. Машенька выходит за Курчаева, а Глумов изгнан из общества, которое «состоит из честных людей». Однако, по общему мнению, «он все-таки, господа, что ни говори, деловой человек. Наказать его надо; но через несколько времени можно его опять приласкать».

Вольность, которую позволяют себе актеры (или режиссер?) на Таганке, граничит с пренебрежением к автору

А Клеопатра Львовна (представьте Муравьеву) завершает вердикт: «Уж это я возьму на себя».

Что больше всего мне нравится в постановке Малого театра и не нравится в постановке Театра на Таганке — это отношение к тексту, к автору. Вольность, которую позволяют себе актеры (или режиссер?) на Таганке, граничит с пренебрежением к автору.

Вот кое-что из того, что я услышал и запомнил.

В пьесе есть сценка, когда мать Глумова рассказывает Клеопатре Львовне о своем сыне, о том, как ему необходимо «руководство умной женщины», и произносит: «Поруководите его. Вы такая добрая». А Мамаева смеется: «Да, да, добрая. Но ведь это, вы знаете, ведь это опасно; можно и самой... увлечься». На сцене же Таганки она в ответ напевает строчки из песенки кота Леопольда: «Если добрый ты, то всегда легко, а когда наоборот...».

В той же сценке Мамаева рассуждает: «К чему тут ум? Ему не профессором быть». А мать, которая у Островского только кивает и слушает, тут зачем-то спрашивает: «А кем?». Мамаев свое удивление выражает как пьяный мужик из советской деревни: «Ух, ё...»

Разговор между Глумовым и Мамаевым:

« — Есть, правда, мама...

— Правда-мама?

— Да нет: правда, запятая, мама».

Мы говорим об Островском, если что.

Разговор между Крутицким и Турусиной: «Вы у этих, что из неведомых-то стран приходят, хоть бы паспорты велели спрашивать...»

Это пока по Островскому, но тут же добавляет от себя или, лучше сказать, от Первого канала ТВ: «А то будто вы не слыхали, что в Европе делается».

В разговоре с Мамаевой Городулин говорит: «С отличными способностями теперь некуда деться; он остается лишний. Такие все места заняты: одно Бисмарком, другое Бейстом». Как вы думаете, на какие имена исправлены? Конечно, Владимир Владимирович и Дмитрий Анатольевич.

Я не нахожу все эти переделки ни смешными, ни удачными. Подобные шутки могут появляться во время репетиций. Но нельзя же всякий свой чих (не скажу грубое слово) считать находкой. Мало ли что мы находим у себя под ногами! Если всё подбирать...

Но дело не только в «порче» языка. В этой постановке сцены как будто и не связаны друг с другом. Образы, метафоры и аллегории случайны и необязательны.

В начале Глумова мы застаем в мастерской. Он с ножовкой, пилит какой-то брусок. Раскидывает по сцене ведрами крупные опилки. И всё. На этом заканчивается плотническая тема. Зачем она нужна была вообще? И любая другая тема и любой предмет — появляется, чтобы тут же бессмысленно исчезнуть. Такое ощущение, будто цель — применить в спектакле всё, что завалялось за кулисами: пишущая машинка, чемоданы, дорожки, щетки, истукан, зеркала и т.д. и т.п.

Единственное доброе слово, которое я могу сказать в адрес спектакля, относится к хореографии (Соня Федорова). А конкретнее — танец-объяснение Клеопатры Львовны и Глумова в исполнении Филиппа Котова и Ирины Линдт. Его смотришь как отдельное красивое произведение. Причем, мне кажется, отношения между персонажами в танце так четко прорисовываются, что сам диалог между ними можно бы и пропустить без ущерба для сюжета.

«Необычная трактовка известной комедии — это Островский сегодняшнего дня», — так анонсирует свой спектакль Театр на Таганке.

Господи, неужели Островский? Если да — то разжёванный.

Впрочем, брат моего друга улетел из Москвы довольным. В Малом театре ему показали Островского — обычного! — и оставили возможность думать и проводить аналогии самому, то есть соучаствовать.

Другие материалы автора

Фазир Муалим

​Медведь

Фазир Муалим

​«Он. Она. Они»

Фазир Муалим

​Ретро

Фазир Муалим

​Король Лир