Виньолли Д. И. Девочка в Гималаях. История о волшебном мире, в котором мы живём / Пер. с англ. Д. Берёзко. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2021. — 176 с.

А между чёрных гор, присыпанных, как пудрой, холодным белым снегом, они могли бы выстроить дома из шлакоблоков, дымящие заводы и много толстых стен, могли бы вырыть шахты и высушить болота, изгнать из леса тварей, что жили здесь дотоле, и сжечь каштаны, сосны, магнолии и клёны. Могли бы сделать столько... внушающего ужас, рождающего страх, знакомого до боли и грязного, как мрак, — узнай они и вправду про этот дикий край. Но Ва́су и Прасад, создавшие Убежище, хранили его так, как люди — свой заклад. Хранили от людей. Хранили сотни лет. Хранили для «других»: прозрачных, точно свет, сверкающих, как звёзды, звенящих и поющих, лохматых и жующих, чешуйчатых и гладких, хвостатых и безглазых, «чудовищных» и «страшных», пугливых и забавных, — для всех элементалей, что к ним сюда стекались, слетались, приземлялись, спасаясь от иллюзии, покрывшей мир людей. Иллюзия ведь, знаете, дымила без конца: клубы́ её, как смог, пропитывали воздух и каждый уголок, людские разговоры, подспудные желания, лелеемые планы, восторги и мечты. Бедняжки задыхались, живя среди людей, сердца которых источали чёрный дым. Вот почему они стремились в Гималаи. Лишь там, где не было людей, элементалям ничего не угрожало. Ослабленные духи лежали на камнях, нагретых в этот час ленивым рыжим солнцем, валялись на траве, выискивая блох, считали грызунов, болтали или спали. И воздух был, наверное, отчаянно похож на синий узелок у выписавшегося из больницы.

Ундины, йети, гномы, ифриты, саламандры, порхающие рыбки с косматыми телами и гладкой головой и крохотные совы с длиннющей бородой, которых можно встретить, вскарабкавшись на кедр, где, кроме них, на ветках спят тюлени, прикрыв глаза «рукой»... Причудливые «твари», увиденные той, чьи круглые глаза уже не ищут дом, чья жизнь, едва начавшись, спросила у другой: «Не хочешь поменяться?», чьё сердце было розовым, как мальва и закат, а папа с мамой в нём — точнее, то́лько в нём, с недавних пор гостили, — они, элементали, её не принимали. Вы скажете: «Как можно? Виджая же сиротка! И милая к тому же... А как она старается, чтоб с ними подружиться: и кашу с чем-то липким готовит всем на завтрак, и бегает за каждым, и чешет спины разным, и прыгает, как мячик, и чмокает от счастья присевшего с ней рядом мальца-элементаля, и ей совсем неважно, что шерсть кишит клещами! А как она мечтает? Всего лишь быть любимой — не только этим старым и немощным Прасадом — не только новым „папой“, лишившимся той жизни, к которой бог привык, когда, подняв её, замёрзшую в снегу, понёс как тяжкий груз, как лучший в мире груз, туда, к себе домой, — но также и рогатым, вторым, его собратом, упрямым грозным Ва́су, считающим её по-своему заразной, не нужной здесь, в Убежище, пожалуй, никому, и даже путь Прасада считающим напрасным, ошибочным, ужасным». Вы правы, так и есть: как можно не любить несносную Виджаю, что скачет по камням, карабкается в гору, парит над жёлтой степью, держась за мудзикинов, от страха вылупивших бледные глаза, а вечером, свернувшись на подстилке, старается понять, что делает не так? А между тем, понять не только ей — понять, кем быть и как всё сделать «так», — когда-нибудь придётся всем, включая вас и Ва́су. Да и его, в конце концов, понять всерьёз, без слов и слёз, вообще-то, очень важно. Зачем спасать дитя людей, влезать в саму судьбу и в ход её вещей, терять своё бессмертие, свободу и работу? В обмен на то, что, может быть, спустя всего десяток лет, не будет тем, чем было, а станет тем, что видит он, живя на свете сотни лет, — ещё одной иллюзией, струящей в мир свой чёрный дым...

«Взгляни на всё иначе». Такой совет дал богу седой, как лунь, старик. Великий воин света, защитник духов леса, природы, всей земли: о, да, когда-то — да, он им как раз и был, но только эту «тайну» Прасад открыл в тот миг, когда суровый Ва́су, держась рукой за штык, вздыхал о том, что жизнь — теперешняя жизнь, в которой нет Прасада, а есть лишь он — старик, в которой есть Виджая и много суеты, хлопот, забот, игры, волнений и тревог, — ему не по душе. Прасад, меж тем, смотрел вперёд: туда, где их Виджая, усевшись, как большая, напротив тройки духов, учила этих «тварей» сперва подуть на чай, разлитый ею в чашки, — и только после пить. Он больше не был богом — он стал таким, как мы: ничтожным, хрупким, слабым...чувствительным, земным... весёлым и смешным... ранимым и счастливым. И мир его стал садом, где носятся ребята, где шумно, пахнет чаем, цветами и травой, где свет и тень играют, ничто не пропадает, где каждый вздох и каждый жест останутся, как есть, — пускай не здесь, но там — в убежище, внутри, на памяти и в сердце.

И Ва́су, и Прасад, и все элементали, и доктор Ламинария, учивший биологии, истории и музыке, общению с природой и навыкам заваривания чая смышлёную Виджаю, — не выдуманы вовсе... Виньолли их не со́здал. Они существовали задолго до истории, придуманной им «заново» — для нас и для себя, играющей с «Ригведой», где, правду говоря, Прасад не спас Виджаю и вовсе не был богом, отринувшим бессмертие, а значился всего лишь как умонастроение, в котором существа, причисленные к высшим, даруют беспричинно свои благие милости, и где «виджая» означает «побеждать», а «ва́су» переводится как «добрый», а люди.... Просто люди. Себе пытаются друг друга, а также духов — даже духов! — подчинять. И вот о том, как их понять, как их «реально» описать, как объяснить их вид, их склад, как невзлюбить их мир, их ад, как не пустить их в этот край, как защитить от них Виджаю и всех элементалей, — и Ва́су, и Прасад, и доктор Ламинария в истории Виньолли рассказывают разное. А он, Виньолли, слушает, рисуя голоса, как будто это линии, которые не взрослая, а детская рука ведёт-ведёт-ведёт по белому листу.