К радости обладания книгой примешивался страх, что её украдут, и опасение, что она все-таки не бесконечна. Эти волнения усилили мою всегдашнюю мизантропию. У меня ещё оставались друзья — я перестал видеться с ними. Пленник книги, я почти не появлялся на улице. Я рассматривал в лупу потертый корешок и переплёт и отгонял мысли о возможной мистификации. Я заметил, что маленькие картинки попадаются страниц через двести. Они никогда не повторялись. Я стал отмечать их в записной книжке, и она тут же заполнилась. Ночью, в редкие часы, когда не мучила бессонница, я засыпал с книгой.

Хосе Борхес, «Книга Песка».

Есть такая особенность возраста: достигнув определённых лет, я обнаружил, что с трудом читаю современную художественную литературу. Здесь не содержится жалоба на упадок, нет — книги мемуарные, исторические, многие мои знакомые читают с прежним интересом.

А вот то, что трогало раньше — история о чьей-то печальной жизни, нравственных исканиях, падениях и взлёты даже не оставляет равнодушным, а вызывает отторжение. Зачем это мне? Эти чужие судьбы, это ненужное знание о чужих ошибках и чужом раскаянии?

В связи с этим возникает вопрос: какой должна быть идеальная книга? Не то чтобы одна и сразу идеальная, а каково направление литературы, образцы которого живут дольше, и оказываются прочнее.

Такое впечатление, что это литература познавательная. И идеальный роман — тоже роман познавательный, который читателю продают вместе с сюжетом бонус: кулинарные рецепты, географические сведения и популярный пересказ достижений науки. Был такой писатель Сальгари (1863-1911), итальянский вариант Жюля Верна. Он был чрезвычайно плодовит, но не сказать, что счастлив. Сальгари написал около двухсот книг, но всю жизнь бедствовал и под конец, за шестьдесят лет до Мисимы, сделал харакири в Турине. У Умберто Эко, в комментариях к «Имени Розы», есть такой пассаж: «Существует риск впасть в „сальгаризм“. Герои Сальгари бегут по лесу, спасаясь от погони, и налетают на корень баобаба. Тут повествователь откладывает в сторону сюжет и начинает ботаническую лекцию о баобабе. Теперь это воспринимается нами с какой-то нежностью, как недостаток милого человека. Но делать так всё-таки не следовало» * — Эко Умберто. Заметки на полях «Имени розы» / Пер. с ит. Е. А. Костюкович (1988). — СПб: 2005. С. 123. . Действительно, тот же метод у Жюля Верна выглядит, как старая паровая машина — извинительно-винтажно.

Но такая познавательность утомляет, жизнь жёстче, времена переменились, и читать «Википедию» становится не в пример интереснее. У хорошего поэта и математика Владимира Губайловского есть статья о «Википедии», которая так и называется «Новая книга человечества» * — Губайловский В. Новая книга человечества // Новый мир, 2017, № 10. . Там речь идёт об апологии коллективной энциклопедии — да, она имеет неизбежные недостатки, но неоспоримые достоинства перевешивают.

И действительно, всякий внимательный читатель, не доверяя слепо написанному, может извлечь даже из русской «Википедии» важную информацию. Тщеславные переписчики биографических статей, сами того не замечая, проговариваются в стиле изложения. Дутые величины остаются дутыми — и для этого не нужно иметь опыт чтения советских газет, по которым тогда внимательный гражданин мог предсказать имя будущего вождя, тревожные новости международной политики и экономические катастрофы. Лексикон до сих пор определяет суть энциклопедического высказывания. Уже давно это называется словом «дискурс». Оно прекрасно тем, что позволяет травить тех, кто делает в нём неправильное ударение.

Справочник — вот идеальная книга. Словарь, энциклопедия — в какой форме неважно.

Две вещи делают энциклопедию идеальной книгой — масштабирование знания и список

Энциклопедия, по определению, пересказ окружающего мира, сведение беспорядка и разнообразия к алфавитному порядку. Она — родственник карты, а читатель интуитивно тянется к карте, а не к рельефу. Географических объектов слишком много для того, чтобы посетить их самостоятельно — поэтому читатель пользуется пересказом. Энциклопедия пересказывает человеческое знание и сама превращается в книгу для чтения. Две вещи делают энциклопедию идеальной книгой — масштабирование знания и список. Ведь знание в ней упорядочено списком. Именно в энциклопедии возможно бесконечное чтение с точным балансом между expected и innovated (ожидаемым и новым). То есть мы можем раскрыть любой том и продолжить чтение, будто войдя в реку.

Я вырос в тени Большой Советской Энциклопедии, что только кажется метафорой. Рядом с кроватью стояли синие с золотом тома её второго издания. Они были похожи на те внушительные здания сороковых годов прошлого века, которые так популярны теперь у риелторов.

Ни первое (красновато-коричневое) издание, последний том которого вышел в 1947 году, ни третье (ярко-красное), закончившееся в 1979-м, не идут ни в какое сравнение со вторым — как сталинские высотки с бетоном, с соломенным наполнителем двадцатых и брежневским панельным домостроением. В этом втором издании главным редактором был сперва знаменитый академик Сергей Вавилов, а потом — радиофизик Борис Введенский.

Я читал эти монументальные тома, как художественную литературу — статью за статьей, подряд, в кровати и за столом, иногда в туалете (справа там шла труба стояка с холодным потом на масляной краске), иногда в ванной (где страшно было уронить в горячую воду тяжёлый том) — это было сквозное чтение от статьи к статье. По страницам текло время — от 15 декабря 1949 года, когда был подписан к печати первый том, к пятидесятому, тому «СССР», и дополнительному пятьдесят первому, который был наполнен реабилитированными писателями и генералами (один и тот же год смерти видных военных и государственных деятелей наводил на мысль о какой-то загадочной эпидемии). Завершало всё несколько ежегодников (1957-1961) и два тома указателей.

Иногда из книги выпархивал бумажный прямоугольник «Типография Гознака. Брошюровщица №7». Непонятный Гознак был похож на какого-нибудь Сытина, представлялся живым и был именно «Гознаком», а не «Госзнаком».

Самое интересное в Советской Энциклопедии второго извода было то, что её здание менялось в ходе постройки. В третьем томе «упадочнические стихи А. насыщены религиозно-мистическими и эротическими мотивами <...> После длительного перерыва А. Выступила со стихами лишь накануне и в годы Великой Отечественной войны (напечатанными в журналах „Звезда“ и „Ленинград“), которые показали, что она по-прежнему стоит на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства», в четвёртом томе не скрывали, что Барбье переводил с французского О. Мандельштам, который к 31 августа 1950 года давно смешался с дальневосточной землёй.

В 38 томе, подписанном в печать 15 декабря 1955 года, была прекрасная статья, которую легко привести полностью: «Сахаров Андрей Дмитриевич (р.1921), советский физик, академик (с 1953), В 1942 окончил Московский ун-т. С 1945 работает в Физическом ин-те Академии наук СССР. Работы С. относятся к области теоретич. физике. Соч.: Соч. С.: Генерация жесткой компоненты космических лучей, „Журнал экспериментальной и теоретической физики“, 1947, т.17, вып.8; Взаимодействие электрона и позитрона при рождении пар, там же, 1948, т.18, вып.7; Температура возбуждения в плазме газового разряда, „Известия Акад. наук СССР. Серия физическая“, 1948, т.12, № 4». Фотографии, разумеется, нет — так что «великий без фамилий» (по выражению Роберта Рождественского) тут превращается в фамилию без лица. Королёв, не имеющий собственной статьи, упоминается в 36 томе в статье «Реактивный двигатель», как конструктор планера, на котором установили ЖРД в 1940 году.

Одни лица возникают, будто на традиционной фотографии в ванночке с проявителем, другие — исчезают, будто провалившись в никуда. Некоторые ссылки из начала пятидесятых ведут в пустоту — пропали вожди, стали ненужными зарубежные друзья и лучше не вспоминать о неудавшихся начинаниях.

Так, один академик превратился в лягушку. В начале пятидесятых был арестован академик, кардиолог Зеленин. Учёный он был известный, и не только своими «каплями Зеленина», после ареста перестал заслуживать статью в главной энциклопедии страны. Поэтому, чтобы не образовалось белого пятна на странице, стремительно возник новый вид лягушек. Всякий досужий читатель может открыть шестнадцатый том и прочитать там о «Зелёной лягушке»: «...прудовая лягушка (Rana esculenta), — бесхвостое земноводное из рода настоящих лягушек (см.). Длина тела до 10 см. Окраска сверху чаще всего травянисто-зелёная с редкими тёмными пятнышками, снизу — желтоватая или белая. Распространена на большей части территории Европы; в СССР обычна в зоне смешанных лесов и в лесостепи, а также в прилежащей части степной зоны. Населяет небольшие заросшие водоёмы: пруды, лесные болота и т. п. Питается насекомыми и другими мелкими беспозвоночными. Зимует на дне непромерзающих водоёмов».

Эта статья неотличима от прочих, но зоологи знают, что «зелёная лягушка» обязана своей таксономией не видовым отличиям, а печальным обстоятельствам своего времени. Зеленин, к счастью, был выпущен и дожил до 1968 года.

Иногда в тома, которые получали подписчики, вкладывали суровые записки с указанием, как переделать историю собственными руками. Самая знаменитая из них связана с двадцать первой страницей пятого тома. По её поводу небольшой листок сообщал: «Подписчику БСЭ. Государственное научное издательство „БСЭ“ рекомендует изъять из пятого тома БСЭ 21, 22, 23 и 24 страницы, а также портрет, вклеенный между 22 и 23 страницами, взамен которых Вам высылаются страницы с новым текстом. Ножницами или бритвенным лезвием следует отрезать указанные страницы, сохранив близ корешка поля, к которым приклеить новые страницы». Действительно, подписчики БСЭ получили специальное письмо в большом конверте, внутри которого шумел и плескался «Берингов пролив». Статья о нём оказалась даже больше, чем текст о Тихом океане. В 1954 году был обвинён в измене Председатель Госплана Китая Гао Ган (по официальной версии, он покончил с собой). И его постигло то же бритвенное лезвие.

Большая Советская Энциклопедия вовсе никого не обманывала, она честно фиксировала стиль сороковых, а потом — пятидесятых

Именной указатель поздних лет сообщает об Иосипе Броз Тито начиная только с 42 тома. Он, разумеется, присутствует во Втором издании и раньше, но как-то неловко было напоминать, в каком виде. Вот в статье «Албания» то и дело говорится, о «предательской националистической клике Тито», о «югославский фашистах», ну и прочие обидные слова. Югославский вождь сперва значился кровавым убийцей, а потом становился славным партизаном, и на грудь ему возвращался орден «Победа».

В дополнительном томе появились и калмыки, которые являлись фигурой умолчания на букву «К».

Но главное не события, а тот самый стиль — постепенное чтение энциклопедии. Она стала настоящей «Книгой Песка» для меня, и, значит, наверняка для кого-то ещё. Большая Советская Энциклопедия вовсе никого не обманывала, она честно фиксировала стиль сороковых, а потом — пятидесятых: в речевых оборотах, рисунках и фотографиях со следами ретуши, в следах ножниц или бритвенного лезвия, во всём.

Ощущение стиля времени не забывается никогда, в отличие от событий и дат. Некоторые слова были страшны, но уже похожи на остывшее железо, потерявшее своё назначение. Другие были пусты, потому что из них выветрился смысл, как спирт исчезает из открытой бутылки.

В моём детском мире семидесятых время оставалось линейным, устоявшимся в своём медленном течении, а вот в энциклопедии время текло неравномерно, река на букву «Л» то подрывала берег, то кружилась в заводях. Это время могло переменить не только русло, но и направление. Во всех словах чудился скрытый смысл, но, удивительным образом, статьи были понятны — и я, уже первокурсником, читал объяснения физических явлений не в учебнике, а в синем томе энциклопедии. Рисунки (а не фотографии) зверей и птиц удивительно хороши, и я понимал, что эту энциклопедию делали тысячи прекрасных людей, быть может, лучших специалистов страны. А раздел «Крылатые слова и выражения», ещё долго ещё служили мне единственным справочным средством по латыни.

Мир менялся, и поменялся, наконец, так, что новая энциклопедия невозможна

Всё это рассказано к тому, что Второе издание оказалось идеальной книгой.

Это была художественная литература — в меру наличия вымысла и иносказаний. Это были захватывающие сюжеты и прекрасные иллюстрации. Мир менялся, и поменялся, наконец, так, что новая энциклопедия невозможна.

А вот как раз «Википедия» — возможна и жизнеспособна. Всякое вмешательство в текст Второго издания было санкционировано сверху — специальным уведомлением или листком с опечатками. Вмешательство в «Википедию» поощряется самой её сутью. Энциклопедия была отделена от непрочного мира синей картонной бронёй, «Википедия» не имеет границ, как облако дыма над прежним Отечеством.

Оно колышется, постоянно меняя очертания, обрастая десятками миллионов правок.

Почему естественно сравнение «Википедии» со Вторым изданием? Потому что это своего рода идеальные борхесовские книги — только принадлежащие разным временам. Но обе являются не точным отражением мироздания, а его художественным пересказом — в этом смысле особый опыт чтения даёт просмотр статей о минувших войнах в национальных сегментах, посвящённых одному и тому же сражению.

Второе издание остаётся удивительным памятником, потому что это последний опыт фиксации мироздания. Это предельный случай художественного текста.

Теперь время течёт не водой, а песком. Приходят познавательные книги, появляются новые Сальгари, просветители пишут тексты на стыке беллетристики и справочника.

Но изменился сам институт чтения как времяпровождения.

Однажды это подтвердил мой сын, который много лет назад обвёл взглядом ровные ряды корешков в комнате, произнёс:

— Знаешь, папа, я не буду читать твои книги. В них нет счастья.

Слово он своё сдержал.