18+
27.01.2022 Тексты / Рецензии

​Хороший, плохой, добрый

Текст: Вера Бройде

Обложка: предоставлена Поляндрия Принт

О дружбе девочки и последнего медведя на острове в книге Ханны Голд пишет обозреватель Rara Avis Вера Бройде.

Голд Х. Последний медведь / Пер. с англ. Н. Фрейман; ил. Л. Пинфолда. — СПб.: Поляндрия Принт, 2022. — 304 с.

Он встретил их в апреле: дрожащих от волнения, от страха, предвкушения, морского приключения и тяжести коробок, наполненных вещами, консервами, печеньем, конфетами с анисом, пластинками с концертами и банками с арахисовым маслом. Хотя слова «он встретил» звучат не так печально, не так реально, как звучала тишина. На острове дул ветер, о скалы бились волны, кричали что-то чайки — а больше ничего. Сплошная пустота. Будь остров человеком, его бы звали Эйприл: такой же неприметный, потерянный и бледный, такой же одинокий, как будто бы «ничейный». Но остров был Медвежьим — суровым, диким снежным — совсем... бесчеловечным: не злым и не бездушным, но сказочным и скудным, немыслимым и вечным. Там не было домов, дорог и поездов, почтовых отделений, кофеен и мостов, там не было кустов, закусочных и кладбищ, там не было деревьев, учебных заведений, больниц и катастроф. Медведей тоже не было — уже давным-давно: с тех пор, как льды растаяли, «их» остров отнесло. Вы спросите: «Что было?». Две маленькие хижины. В одной ученый спал и ел томатный суп, в другой он вел журнал, в котором было все, что связано с погодой и таяньем снегов, глобальным потеплением и жизнью рыбаков, миграциями птиц, количеством тюленей, отсутствием медведей и прочей дребеденью, чья важность для планеты настолько колоссальна, настолько несомненна и... как это? безмерна? Вот именно, конечно! Ученый тратит время на тонны измерений, и это для него, бесспорно, интересно, а нам... ну, если честно... пожалуй, все равно. Ведь в этой стороне нет места для медведей. Медведи далеко. Хотелось бы, конечно, чтоб им там было весело, вольготно, хорошо. Но здесь, в «реальном» мире, построенном людьми, есть вещи посерьезнее: здоровье всей семьи, квартплата и долги, горячее питание и чистые полы, удобная кровать, любимая тетрадь, достойные оценки, улыбки или смех, друзья среди детей и знание о том, что скоро будет лето, каникулы, тепло... На острове, конечно, всегда стоял мороз: и летом, и зимой, и осенью с весной. И даже по субботам ученый там работал, не зная, что есть отдых и что́ скрывает остров. А остров прятал бухты и синие озера, пурпурные цветы, гранитные разломы, пещеры среди скал, заливы в форме сердца, «журчащие ручьи», «грохочущие волны» и солнце-солнце-солнце, три месяца парящее над самым горизонтом: то рыжее, как мяч, зависший над кольцом, то тыквенно-морковное, а то вдруг, словно тост, политый жидким медом, — прозрачно-золотое. Он прятал чистый воздух, секунды и часы, крупинки облаков, десятка три песцов... и самого последнего, несчастного медведя.

Голд Х. Последний медведь.


Как вышло, что никто почти за восемь лет о нем вдруг не узнал? Как вышло, что медведь вообще туда попал? И как он выжил там? Как выдержал так долго? Как вырос — без семьи? Как смог остаться тем, кто кажется великим, пугающим и диким — и в то же время добрым, бесхитростным и кротким? И как он ей позволил стянуть с опухшей лапы ту синюю веревку, которая мешала охотиться и плавать? Как дал ей это право — дотронуться ручонкой до спутанного меха, коснуться пальцем носа, погладить по лицу? Как он, большой медведь, доверился ребенку — вот этой вот девчонке одиннадцати лет, приплывшей вместе с папой на грустный белый остров: его, Медведя, остров?... Хотелось бы узнать: спросить его́ об этом. Но он же не ответит, как мудрый Йорек Бирнисон, как милый Винни-Пух, как Старый Бен у Фолкнера, как Паддингтон у Бойда. Медведь из этой «сказки» совсем-совсем другой. Возможно, что поэтому он именно ее избрал себе в друзья: ведь Эйприл, как и он, была как раз такой. Она была «другой».

Голд Х. Последний медведь.


Он научил ее рычать. Она его — лепить снежки. Он показал, как надо нюхать воздух и слушать ветер, волны, тишину. Она ему открыла вкус печенья, анисовых конфет, орехового масла. Тем летом он впервые катался по песку, задрав от счастья лапы. А Эйприл прыгала, танцуя на ветру, кружась под музыку, как будто бы специально для нее и для Медведя сочиненную вот этим «полуно́чным солнцем». Потом сидели рядом, уютно прислонившись к огромной старой лодке, однажды здесь оставленной людьми и перевернутой порывом гневной бури. Сопели и дремали, молчали и вздыхали, и вглядывались вдаль, и думали о всяком: о чем-то бесконечном, как лето или детство, о чем-то очень вечном, как этот нежный миг их дивной-дивной дружбы, их жизни, их любви... Вы скажете: «Да ладно! Как вышло, что они... Ведь это невозможно... Так просто не бывает: ну, чтобы вот медведь...и маленькая девочка... нашли какой-то способ... друг с другом разговаривать... друг друга понимать?». А только это правда. Точнее, правда в том, что жизнь обоих «до» их просто подвела: как, знаете, подводят иногда не самые внимательные люди, и как подводят годы стариков, и как детей подводят к школам папы. И как бы было здорово, болтай он с ней о чем-нибудь: хотя бы вот с утра, пока читал газету и пил свой черный кофе, хотя бы в два часа, когда она одна брела домой с уроков, хотя бы перед сном, когда им, как и всем, оставшимся без «мамы», — «немножко слишком тяжело». Но папа был так занят, задумчив и печален. Он мог сказать ей: «Знаешь, я так тебя люблю», спросить о новой стрижке, погладить по плечу. Он мог бы быть ей папой: смешным или не очень, рассеянным и точным, дурашливым и строгим, — но был ОДНИМ ученым: ужасно увлеченным, пропащим и... хорошим. В отличие от папы, Медведь не знал «деталей», «подробностей» и слов. В отличие от папы, он чувствовал ее. Вот, почему вопрос о том, сказать ли папе про него, был самым трудным для нее. Ведь он касается ВСЕГО: ее, его и мамы, их прошлого и памяти, их боли и тоски, их жизни в настоящем и жизни впереди, их поисков «другого» — родного и чужого, их нежности к любимым, к природе и земле, — он словно склеивает мир, разорванный на множество кусков. А тут, вот в этой точке, отмеченной кружочком, — на острове Медведей, которых больше нет, — находятся фрагменты, похожие на льдины, находятся друзья, искавшие себя, находятся ответы — короткие и смелые, и дикие, красивые, безумные, поспешные, единственно возможные, кошмарные решения.

Голд Х. Последний медведь.


Идя за ними по пятам, вы, как обычно, смотрите под ноги: то вроде бы с опаской, то вроде бы сурово. Нельзя, нельзя упасть, разбить коленку или нос, набрать воды в кроссовки — нельзя так слепо доверять: ни им, ни Ханне Голд. Ведь вы пытаетесь понять — ответить на вопросы, призвав на помощь...что? Не чувства, нет, не чувства, а логику и опыт. Однако хитрость в том, что «просто» чувствовать порой, доверившись себе, как девочка — Медведю, важней всего на свете. Горячее, как чайник с кипящим шоколадом, как летняя прохлада, как старый свитер мамы, — оно, вот это чувство, лежит в основе книги, где выдумка и правда не ссорятся о том, которая из них пойдет «своей» тропой. Тропа всегда одна: ее лишь надо выбрать.

Другие материалы автора

Вера Бройде

​Маргиналы в авангарде

Вера Бройде

​Обман зрения

Вера Бройде

​Old boy

Вера Бройде

Цена консервной банки