18+
07.05.2016 Тексты / Статьи

​Холокост в дневниках Маши Рольникайте

Текст: Наталья Медведь

Книга: Рольникайте М. Я должна рассказать. — М.: Самокат, 2016. — 192 с. (Как это было)

Статья о жизни Маши Рольникайте и ее пронзительной книге «Я должна рассказать» с комментариями издателя Ильи Бернштейна.

7 апреля 2016 года не стало писательницы Маши Рольникайте. Широкую известность ей принесла книга «Я должна рассказать», родившаяся из ее военного дневника, который она вела с первого дня оккупации Литвы немецкими войсками до своего освобождения солдатами Красной армии во время «марша смерти» (22 июня 1941 года −10 марта 1945 года). Между этими двумя датами лежит длинный путь, и пройти его пришлось девочке-подростку, в самом начале войны отметившей свое четырнадцатилетие. Это путь не только из Вильнюса через гетто к концлагерю Штуттгоф возле польского Гданьска, но и путь от девочки, записывавшей в дневник школьные секреты подружек, к девушке, весившей после освобождения 38 кг, не знавшей ничего о судьбе своей семьи и прожившей почти четыре года бок о бок со смертью. Это не фигура речи: перед приходом нацистской армии в Литве насчитывалось около 200 000 литовских евреев, из них было уничтожено около 190 000. Выжило всего 5%. Маша потеряла маму и младших брата и сестру, а также 49 других родственников.

Маша Рольникайте, 1940 г. Фотография с сайта zip-files.info

Она писала дневник для того, чтобы рассказать. В самом начале войны ее ошеломила внезапная мысль о том, как велик мир, и что ад, разверзшийся перед ней, может остаться неизвестным за своими пределами. Уже тогда, в тринадцать лет, она поняла, что происходящему нужны свидетели. Тогда Маша еще не знала, что таких людей останется совсем немного.

Маша Рольникайте, «Я должна рассказать»:

„Фашизм", „война", „оккупация" казались только словами в учебнике истории. И теперь, наверное, люди других городов и стран, где нет войны и фашизма, тоже не понимают, не представляют себе настоящего смысла этих слов. Поэтому надо записывать в дневник все, что здесь творится. Если останусь жива, сама расскажу, если нет — другие прочтут. Но пусть знают! Обязательно!»

Справка RA:

Читать дальше


Так она и начала. Писала на идише, потому что в довоенном Вильнюсе большинство населения составляли поляки, и ее записи на литовском языке, будь они найдены, могли остаться не понятыми и выброшенными за ненадобностью. На идише у них было больше шансов сохраниться. Частично дневник действительно удалось спасти, но, не зная, как сложится судьба ее записок, Маша по совету матери учила все наизусть. Заучивание прекрасно развивает память, в школах не перестают советовать детям учить как можно больше стихов. В Машином случае пришлось учить не лирические произведения, а свидетельства преступлений нацизма. Маша запомнила все в мельчайших и жутчайших деталях, а натренированная память помогла восстановить дневник целиком и не потерять ни слова. Позже она признавалась, что запомнила все настолько хорошо, что разбуженная ночью может читать его по памяти с любого места.

Илья Бернштейн

редактор, издатель

Написанное — это компиляция ее реальных подростковых воспоминаний со знаниями, которые она почерпнула в уже освобожденном Вильнюсе. Ее дневники сложно рассматривать как вполне аутентичный документ. Многое из того, про что там написано, она не могла знать в гетто, это видно. После войны она приехала в Вильнюс, который оправлялся, насколько это было возможно, от потрясения. В Вильнюсе усилиями выживших был создан Музей Холокоста. Через какое-то время его архив был якобы взят в архив Института истории партии, и никто с тех пор его не видел. Маша Рольникайте изучала этот архив, пока он существовал, она сдала туда свои тетрадки, но успела вовремя их забрать — ее предупредили. Вместе с тетрадками она забрала и много документов. Ей было понятно, что все положено под сукно, что это не может быть издано, и записи бытовали среди ее еврейских знакомых, которым она доверяла и кто читал на идише.

Полгода назад Илья Бернштейн успел выпустить совместно с детским издательством «Самокат» последнее прижизненное издание «Я должна рассказать» в своей исторической серии «Как это было». В этой серии выходят автобиографические литературные произведения, в которых военная эпоха лишается идеологического лоска, а взамен обретает человечность. Тексты сопровождаются развернутыми историческими комментариями и оформляются современными иллюстраторами. Подобное значительно сокращает дистанцию между сегодняшним читателем и историко-культурным контекстом произведений. Книга «Я должна рассказать» в этом отношении «подмяла» под себя формат серии. Дневник Рольникайте — цельное произведение, имеющее колоссальную силу воздействия. Оно само сокращает любую дистанцию, что во многом связано с его документальным содержанием. От описываемых событий хочется спрятаться, читать сложно. Такая степень наготы человеческого горя в гигантских масштабах обезоруживает читателя, но, с другой стороны, она не дает ему шанса на самообман, шанса на двойное прочтение. Маша работает с фактами как летописец, не скрывая ничего: ни зверского, ни человеческого. В предисловии к французскому изданию «Я должна рассказать» Илья Эренбург писал: «Маша почти всегда ограждала свой дневник от вторжения литературы: это свидетельское показание».

Илья Бернштейн

редактор, издатель

В аудитории «Самоката» книга неплохо себя чувствует, но у Рольникайте, на самом деле, не детская книжка. Настолько не детская, что у меня были большие сомнения, делать ли ее вообще. Я выбирал между несколькими разными текстами, и к этому обратился в силу личного знакомства с Машей и желания успеть сделать ей такую книгу. В этом было отчасти служение идее, что пока мы говорим о Холокосте, его жертвы не до конца умерли, их голоса еще звучат. Мне кажется, что у Маши было ощущение того, что она отчасти медиум, и это тоже один из книгоиздательских мотивов.

Дневник Маши Рольникайте всемирно признан, его перевели на 17 языков. На литовский и русский языки переводила сама Маша, свою работу она комментировала так: «Себя переводить несложно, никто не имеет претензий». Путь к широкой известности был извилистым. После войны, в Вильнюсе, восстановив весь дневник, Маша отложила его, понимая, что время не на ее стороне. В СССР с 1948 года под прикрытием борьбы с космополитизмом началась новая антисемитская кампания. В 1952 году под Вильнюсом снесли памятник убитым в Понарах, установленный в 1945 году. И еще в Литве в 1958 году зарегистрировали случай беспорядков и призывов к погрому в результате ложного обвинения еврея в похищении ребенка. По сегодняшний день эти вопросы остаются проблемными, сотрудница современного Музея Холокоста в Вильнюсе говорит: «Литовцы не думают, что история евреев Литвы — часть литовской истории, этому не учат в школах». А на Руте Ванагайте, автора книги «Наши», повествующей про участие литовцев в Холокосте, до сих пор сыплются обвинения в измене родине.

Илья Бернштейн

редактор, издатель

Во время работы над рукописью Рольникайте, я думаю, плохо себе представляла — да и никто не представлял — как дальше будет складываться история новой Литвы и той малой выжившей горсти литовского еврейства. Когда наступила оттепель, Маше посоветовали сделать перевод на литовский, потому что национальным литературам разрешалось многое из того, что не разрешалось в метрополии. На это гораздо мягче смотрели, и гораздо мягче была цензура. После издания на литовском языке стало ясно, что историю не замолчать, что нужно издавать и на русском. Так все разрешилось благополучно.

При этом мне кажется, что тут дело не только в специфике темы Холокоста. О войне заговорили двадцать лет спустя не только по причине послабления политического гнета и улучшения политического климата. После Первой мировой войны было ровно то же самое. Первое потерянное поколение, условные Ремарки и Селины тоже обрели голос и сумели рассказать о том, что пережили, через много лет после войны, что вполне естественно. Это колоссальная психологическая травма, и нужно было время, чтобы получить возможность облечь ее в слова.


После первого издания на литовском языке в 1963 году и поддержки Ильи Эренбурга вышел перевод на русский язык, а следом за ним и на французский. Слово было сказано. Теперь рассказ Маши Рольникайте принадлежал истории. И историкам. Дневник стал одним из немногих письменных свидетельств Холокоста на территории СССР, и для исследователей того времени представлял большой интерес. К нему апеллировали, с ним спорили, но на Машиной стороне был ответ: «Я там была и видела своими глазами» (и, наверное, еще знакомство с исчезнувшим архивом послевоенного Музея Холокоста в Вильнюсе). В том же предисловии к первому зарубежному изданию книги Илья Эренбург писал: «Думаю, что она всколыхнет совесть тех читателей, которые начали забывать о страшных годах фашизма». Эту же мысль, практически слово в слово, можно найти в рецензиях ко многим последующим изданиям книги. Чем больше они удаляются во времени от Второй мировой войны, тем явственнее звучит эта аксиома.

Илья Бернштейн

редактор, издатель

В послевоенные десятилетия было ощущение того, что случившееся не может не преподать миру урок. И оно, безусловно, его преподало. Но пережитый Машей опыт наложил отпечаток на всю ее дальнейшую оптику, на то, как она видела мир, и то, что ей в мире было важно. Она оценивала происходящее очень скептически. Я, как и Маша, считаю, что все это запросто может повториться и повторяется, пусть не с евреями, но, допустим, с тутси* или где угодно в мире. Хотя с евреями тоже. На мой, как и на ее, взгляд, никуда антисемитизм не делся и ничуть не умалился. Это константа, у которой есть разные объяснения. К происходящему трудно относиться ровно и спокойно. Но раз это константа, подобное не значит, что не имеет смысла издавать дневники Маши Рольникайте для нееврейской аудитории.

Сегодня уже очевидно, что вся серия «Как это было» адресована не детям и покупается не детьми. Я вижу, что гораздо больший интерес к ней среди школьных учителей, школьных библиотекарей, вообще взрослых, которые приобретают эти книги и используют в работе со своими детьми, вписывают их в педагогический или воспитательный процесс. И это хорошо. Мне трудно представить себе ситуацию, когда в книжный магазин придет тринадцатилетний подросток, прошерстит полки, выберет книгу Рольникайте и будет ее читать. Это, наверное, возможно, но расчета особо нет. Лучше, если ее специально закажет школьный библиотекарь или школьный учитель и введет в образовательный процесс, потому что ему важно рассказать о войне и теме Холокоста. Такой способ бытования этих текстов важен сегодня.

*Тутси — этно-социальная группа в Центральной Африке, населяющая в основном Руанду, Бурунди и Уганду. В 1994 году в Руанде произошел военный переворот, в результате которого к власти пришли представители народности хуту, этнического большинства страны. Организованные временным правительством отряды народного ополчения в рекордные сроки убили около 800 тысяч представителей народности тутси. На это им потребовалось 100 дней, а скорость убийств в пять раз превышала скорость уничтожения узников в лагерях смерти в нацистской Германии. — Прим. автора.


P.S. На одном литературном занятии с маленькими детьми, мне понадобилось показать им, что такое миллион. Я придумала наглядный пример: взять одно зернышко риса, а потом взять для контраста миллион таких зернышек. Да сколько это будет? — недальновидно решила я, — зернышко ведь маленькое. Оказалось, мне потребовалось бы 65 килограммов риса. И тут я задумалась о соотношении неизмеримо малого с неизмеримо большим. За годы Холокоста по подсчетам, с которыми соглашается большинство исследователей, погибло около 6 миллионов евреев. Оголенный нерв исторических фактов, сквозящих в судьбе одного отдельно взятого свидетеля, выжившего, чтобы рассказать, может стать условным рисовым зернышком, которое выведет читателя из комфортного неведения и актуализирует пропорцию 1:6 000 000. Если есть способ сделать историю живой и понятой подросткам, то вот же он. Дело за неравнодушными взрослыми, готовыми стать связующим звеном.