В последнее время отовсюду от друзей-товарищей только и слышишь, как о «Школе драматического искусства»: сходи да сходи. При этом, предупреждают, что театр особенный, необычный, «не такой, как ты любишь». Прибавляя, тем не менее, что он мне обязательно должен понравиться. Я сходил несколько раз — действительно, театр необычный, но каким-то особенным восторгом к спектаклям, всё же, не проникся, как мне предрекали друзья. Здание театра — и вправду, замечательное и непривычное: по фойе и коридорам театра прогуливаешься с удовольствием, как будто попадаешь в какой-нибудь волшебный город. Причем каждый раз — незнакомый, новый. Одно я себе уяснил точно: в «ШДИ» нужно приходить с запасом времени хотя бы в полчаса, чтобы успеть совершить полную экскурсию по театру: посмотреть художественную выставку, регулярно обновляющуюся; походить по витым лестницам с ощущением, будто поднимаешься в сказочный замок; посидеть у камина; подглядеть в не прикрытые шторами окна лаборатории за таинством репетиций.

Уникальны также и сцены театра. Четыре зала — «Манеж», «Глобус», «Тау-зал» и «Грот-зал». Тут можно экспериментировать не только с площадкой, но и со зрительным залом, постоянно переделывая его под конкретную постановку.

Однако всё это предисловие не затем, чтобы сказать, какие причудливые спектакли ставятся в таком чудесном пространстве. Вовсе нет. Наконец-таки посчастливилось и мне понять и принять экспериментальную эстетику «Школы». Помог мне в этом звук, вернее — человеческий голос, чистый и высокий.

Но — по порядку.

У меня в Москве есть друзья-немцы, они интересуются русским театром. Один из них, Йонас, увлечен Островским и старается не пропускать ни одной постановки в столице по пьесам любимого драматурга, а когда бывает в других городах России, обязательно посещает театр, если там играют Островского. Другая приятельница — Мехтильд, влюблена в «Школу драматического искусства». И вот на прошлой неделе Мехтильд мне говорит: «Я сегодня иду в театр. Очень хороший спектакль. „Гвидон“. И я бы хотела, чтобы ты тоже посмотрел его». Сама она, оказывается, уже видела этот спектакль пять-шесть раз. Но идет ещё и ещё потому, что, во-первых, это опера — а она поёт в хоре, и тут у неё интерес как хористки. И во-вторых, она говорит, каждый раз, в зависимости от того, где сидишь, видишь один и тот же спектакль по-другому.

«О чем он — я не могу сказать. Но как они поют!..» — восхищается Мехтильд.

Мало того что это опера (то есть моему немузыкальному мозгу не разложить звучащий мелодичный голосовой поток на слова), так она ещё и по произведениям Хармса

Заинтригованный, этим же вечером я оказываюсь в театре вместе с ней.

Боюсь, что и я тоже не смогу пересказать сюжет. Мало того что это опера (то есть моему немузыкальному мозгу не разложить звучащий мелодичный голосовой поток на слова), так она ещё и по произведениям Хармса. Композитор Александр Маноцков и режиссеры Александр Огарёв и Олег Глушков поставили спектакль по пьесе «Гвидон» и некоторым другим стихам поэта.

Вот попробуйте сами вывести, например, из этого сюжет:

Ты знаешь белая овца
ты веришь белая овца
стоит в коронах у плиты
совсем такая же как ты.
Как будто я с тобой дружу
короны светлые держу
над нами ты а сверху я
а выше дом на трех столбах
а дальше белая овца
гуляет белая овца.

Да, опять Хармс. Не я выбирал — случай. Но я случаю доверяю. Значит, Хармс актуален.

Очутившись в зале, я сразу догадался, что имелось в виду, когда Мехтильд говорила, что каждый раз смотрит по-новому. Дело в том, что «Гвидон» идет в зале «Глобус» (прообраз — шекспировский театр). Зал этот круглый. Точнее — восьмерик, увенчанный стеклянным шатром. Внизу, в центре — сцена. Зрители — кругом в три яруса. И, само собой разумеется, в зависимости от того, какой угол восьмерика на каком ярусе ты занимаешь, картина перед тобой предстает разная. На первом ярусе ты видишь глаза или затылки героев, а на третьем — макушки. Сидишь в своем кресле и смотришь вниз, как в колодец. Однако надо сказать, что спектакль очень «подвижный» — то есть актеры постоянно перемещаются не только по сцене, но и по ярусам, как будто рисуют своими телами по всему пространству и таким образом разворачивают картину мира. По ходу действия сцена постепенно уходит вниз, в минусовой ярус, тем самым усиливая ощущение колодца. Между прочим, есть свои плюсы и для зрителей третьего яруса. К примеру, в сцене, когда хор поднимает Лизу и несет на руках в виде креста, то вряд ли крест различим с первого яруса, а со второго и третьего — очень чётко: видится, будто он не девушку несет, а белый крест.

Хармс в этой постановке не совсем такой, каким мы привыкли его воспринимать. «Сокрытое и неочевидное, благодаря музыке Маноцкова, выходит на первый план: Поэт в диалоге с Богом и необъятным, печальным и непостижимым миром», — пишут в анонсе спектакля на сайте театра.

Главные партии оперы исполняют артисты Людмила Белявская, Елена Гаврилова, Анна Букатина, Ирина Ивашкина. Партию Гвидона — Константин Исаев. Хормейстер — Светлана Анистратова.

Конечно, это не совсем опера — что-то от фольклора, что-то от классического исполнения, что-то от церковного песнопения. Но эти голоса, чистые и высокие, они расшевелили мою до той поры невосприимчивую к постановкам «ШДИ» душу.

Напротив нас ярусом ниже сидел малыш со своим отцом. Мальчику годика два-три. Может, четыре, не больше. Сперва он постоянно поднимал голову, смотрел на отца — видимо, хотел понять, как себя вести. Выяснив, что надо смотреть спектакль, стал смотреть, в подражание отцу. Через некоторое время, убаюканный сладкими голосами, он заснул. Совсем ненадолго (спектакль идёт-то всего около часа, чуть меньше). Когда он проснулся, хор как раз запел «Пробуждение элемента»:

Бог проснулся. Отпер глаз,
взял песчинку, бросил в нас.
Мы проснулись. Вышел сон.

Малыш, весь такой радостный, смотрит то на хор внизу, то снова на отца, улыбается. Он наверняка думает, что это его приветствуют.

А почему бы и нет?