Генератор случайных чисел
Текст: Максим Алпатов
Фотография: flickr.com/Johan Larsson
Обозреватель Rara Avis Максим Алпатов о загадке поэтического замысла, алеаторике и сексуальных метафорах в критике.
По поводу того, насколько осознанно поэт употребляет те или иные приёмы, неизбежно ведутся ожесточённые споры. Их диктует конкретное содержание стиха, сам язык или мировоззрение поэта? Можно ли отделить вдохновение от гипертекста и литературной моды? Жажда творческой независимости часто ведёт к крайностям, и самая популярная из них — алеаторика — «художественное направление, в котором произведения имеют случайный порядок частей и вариативную композицию». Но то, чем предполагалось расширить границы поэтического поля, лишь породило новые препятствия.
Философское основание алеаторики очень простое — всё на свете происходит по воле случая. Пока автор воображает, что управляет замыслом произведения, он порабощён догматизмом формы, и настоящее искусство невозможно. Наоборот, построение текста по принципу случайности высвобождает творческую мысль. Алеаторика разделяет художников на тех, кто уже «сбросил оковы», и «отстающих» — любимая ролевая игра авангардистов.
С конца девяностых — начала нулевых русскоязычные поэты частенько играют в алеаторику и никак не могут наиграться. Неудивительно, ведь она позволяет автору уйти в сторону и не отвечать за написанное, предлагает технику создания текста, которую можно поставить на поток, и заворачивает весь набор в красивую идеологическую упаковку. Риторика «новизны и освобождения» всегда заманчива, но это в теории. На практике алеаторика может привести к парадоксальной закрепощённости стиха. Как вышло, например, в стихотворении Елены Горшковой «Опыт алеаторики»
*
— Елена Горшкова. Сторожевая рыба. — М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2015.
:
Молодость — от несмотря только, но далеко от завтра.
Превентивные овраги символизации,
напряжения уток жутковатых, ощутимых нам, вторжения губ.
Роман, рекомендованный недостатком алкоголя в крови,
говорит: расшифровывайте точку.
Машинально прячусь за головой,
я на крайней вешалке, у меня билет мудрость.
Я думаю, как сделать их быт местным, но невозможно,
они бы принесли плацкартный быт взамен на разрешение и заворачивание.
Эти обряды воспринимаем как средство, исключающее случайности.
Название характерно — поэт заранее предупреждает, что стихотворение построено алеаторически, ведь попытка угадать, в чём заключался способ организации «случайности», во многом определяет восприятие текста. Это игра с воображением, в которой сочетания могут казаться: 1) вполне стандартными; 2) необычными, будто случайными, но при вдумчивом чтении образующими новый смысл; 3) совершенно бессмысленными. Например, четвёртая строка, возможно, составлена из двух обрывков «роман, рекомендованный издателем к печати» и «реальность есть бред, вызванный недостатком алкоголя в крови» (что-то вроде метода нарезок Берроуза); впрочем, такая же фраза могла бы родиться из попытки намеренно соединить метонимию и олицетворение в один вычурный, но всё же понятный троп. «Молодость — далеко от завтра» — напоминает косноязычный пересказ старого трюизма, дескать, юность не думает о завтрашнем дне. Наоборот, строка «превентивные овраги символизации» кажется произвольным набором слов, хотя при желании к ней можно приложить бесконечное множество трактовок благодаря тому, что «символизация» — абстрактное понятие.
А дело не в трактовках отдельных фраз и даже не в том, складываются ли они в единое высказывание. Опыт алеаторики важен прежде всего на этапе, когда автор берёт весь массив случайных сочетаний и вычленяет те, что ближе всего, по его ощущениям, к настоящей, не скованной формальностями поэзии. В этот момент поэт познаёт себя, формирует идеальные категории письма. В то же время, эти сочетания не должны выглядеть как метафоры, в них надо сохранить «вольный» алеаторический привкус. Автор зажат между критериями новизны и стремлением к некому допустимому уровню абсурда, что возникает, когда появляется условный читатель — партнёр по игре. В последней строке стихотворения Горшковой — невольное откровение: «эти обряды воспринимаем как средство, исключающее случайности». Переработка и компиляция фраз, полученных методом случайного сочетания, в итоговый коллаж — разве не такой же формальный «обряд», как и подгон стихов под каркас твёрдой поэтической формы?
Для филологической критики слишком важно убедить, что алеаторика — идеальный способ «сопротивления поэзии»
И для продуктивной «случайности», и для классической версификации требуется какой-то механизм, генератор случайных чисел. В чём же тогда принципиальное отличие? К сожалению, никто пока не взялся за изучение этого парадокса. Для филологической критики слишком важно убедить, что алеаторика — идеальный способ «сопротивления поэзии». Наверное, поэтому методы создания поэтического текста, опирающиеся на возможность замысла, сравниваются в некоторых рецензиях... с сексуальными отклонениями.
К примеру, в рецензии «Слои сетчатки» Артемий Магун называет алеаторику «тотальной экзогамией * — Запрет брачных отношений между членами родственного коллектива. письма». Значит, всё, что до алеаторики — это эндогамия, поиск полового партнёра в узком кругу собратьев. Кровосмешение, инцест, 18+. Схожая риторика в разборе стихотворения Сергея Круглова «Чтобы быть в Атлантиде, не надо...» Игорем Вишневецким: «Ветшающему нарциссу „классического стиха“ остается бесконечно длящееся совокупление с собственным подобием». В общем, то ли с братьями сношаешься, то ли сам к себе пристраиваешься. Жаль только яркая провокация прикрывает недостаток аргументов. Если продолжить аналогию, то фанат алеаторики напоминает мужчину, который тайно влюблён в родную сестру и потому ищет жену, максимально на неё не похожую.
Главная проблема тезиса об исключительности алеаторического метода — случайность путается с непреднамеренностью. Поэзия — интуитивная, непредсказуемая материя, что не отменяет стремление к точности, не сводит творческий поиск к хаотичному перебору элементов. Сергей Гандлевский в эссе «Как, что, кто... О стиле в жизни и литературе» верно подмечает: «лишь точно назвав предмет или явление, автор понимает, что он имел в виду, — другой образ действия ему заказан».
Вместо того чтобы сбросить оковы с поэзии, алеаторика меняет их на другие. Случайность становится эстетической категорией — стих должен выглядеть достаточно загадочным, чтобы его хотелось расшифровывать. Здесь поэтам могли бы посочувствовать другие специалисты по созданию языка, описывающего окружающий мир — математики. Широко известен афоризм Роберта Кавью: «генерация случайных чисел слишком важна, чтобы оставлять её на волю случая» * — Coveyou, Robert. Random Number Generation Is Too Important to Be Left to Chance, Studies in Applied Mathematics, III (1970), pp. 70-111 . Генератор истинно случайных чисел обычно опирается на физический процесс, который считается хаотичным — и часто бывает, что учёные обрабатывают полученные данные и находят новые, удивительные закономерности. Так и алеаторика может быть полезным упражнением — оно помогает поэту сформулировать границы логики и иррациональности словесного пространства. Но в эпоху перепроизводства поэзии не всякое упражнение должно становиться стихотворением.