18+
17.10.2022 Тексты / Авторская колонка

​Дом в Вёшенской

Текст: Владимир Березин

Фотография: из архива автора

Писатель-пешеход Владимир Березин о жизни и достатке.

Он говорил [по поводу Льва Толстого]: «И знаете ли, ведь я действительно завидую, но только не так, о, совсем не так, как они думают! Я завидую его обстоятельствам, и именно вот теперь... Мне тяжело так работать, как я работаю, тяжело спешить... Господи, и всю-то жизнь!.. Вот я недавно прочитывал своего „Идиота“, совсем его позабыл, читал как чужое, как в первый раз... Там есть отличные главы... хорошие сцены... у, какие! Ну вот... помните... свидание Аглаи с князем, на скамейке?.. Но я всё же таки увидел, как много недоделанного там, спешного... И всегда ведь так, вот и теперь: „Отечественные записки“ торопят, поспевать надо... вперед заберёшь — отрабатывай, и опять вперед... и так всегда! Я не говорю об этом никогда, не признаюсь; но это меня очень мучит. Ну, а он обеспечен, ему нечего о завтрашнем дне думать, он может отделывать каждую свою вещь, а это большая штука — когда вещь полежит уже готовая, и потом перечтёшь её и исправишь. Вот и завидую... завидую, голубчик!..»

Всеволод Соловьёв. Воспоминания о Достоевском

Меня очень давно интересовала фигура Шолохова. Нет-нет, не в связи со скучными спорами об авторстве знаменитого романа. Куда интереснее мне был Шолохов-человек. Как-то я ходил по Дону на плотах, дошёл до станицы Вёшенской, но оказалось, что дом был на реставрации, и мне дали посмотреть только гараж, в котором стоял уазик-«бобик», раритетный «ГАЗ-69» и старая чёрная «Волга».

А вот сейчас я попал в сам дом, но нужно объяснить, отчего быт писателя Шолохова меня так занимал. Смотрите — был такой род советских писателей-миллионеров (вернее, даже миллиардеров, если пересчитать на современные деньги). Про это была даже легенда, которую пересказывают с некоторым подобострастием к вождю: после окончания войны (я по привычке не добавляю к этому слову уточнений) министр финансов Зверев написал докладную Сталину про то, что писатели у нас слишком много получают. Сталин вызвал к себе министра. Тот приехал, но когда вошёл, то Сталин, даже не предложив ему сесть, сказал: «Получается, товарищ Зверев, что у нас есть писатели-миллионеры? Это ужасно звучит? Только подумать — миллионеры-писатели...» Зверев подтвердил: «Ужасно все это выглядит, товарищ Сталин». И тогда Сталин вернул министру его доклад, с написанной им резолюцией: «Очень плохо и даже ужасно тов. Зверев, что у нас оказывается так мало писателей-миллионеров. Писатели — память нации. И что они могут написать, если станут жить впроголодь?»

Тут предлагают умилиться довольно глупым словам (глупым, потому что огромное количество людей, живших впроголодь писали тогда прекрасные книги, а писатели-миллионеры часто вообще ничего не написали). Но эта легенда имеет реальную основу.

Действительно, тогда наверх написали большое письмо, где тревожились по поводу заработков (но больше не писателей, а драматургов). Дело в том, что в то время система оплаты напоминала нынешнюю, капиталистическую. И авторам шёл процент с продаж книги, а драматургам — процент с каждого спектакля. В СССР, если уж ты был правильным советским писателем, то издавали тебя миллионными тиражами и ты попадал в школьную программу. С каждой книги, с каждого отрывка в учебнике, тебе капала копеечка, собираясь в миллионные выплаты. Если пьеса была допущена к сцене, то шла в десятках театров по всей стране — таких пьес было немного. Дело было не рыночное, а государственное. Поэтому в сентябре 1950 года записку под названием «Об извращениях в выплате авторского гонорара за право публичного исполнения литературно-драматических и музыкальных произведений» даже обсуждали на Политбюро, но Сталин сидел под сухумскими пальмами, и от этого занятия не отвлёкся, а Политбюро как-то убоялось принимать решение и назначило комиссию во главе с Сусловым (он тогда уже был настоящим Сусловым). Комиссия составила проект постановления правительства, и в нём было много чего интересного. Например: «Действующая в настоящее время система процентных отчислений предусматривает выплату драматургам, переводчикам и инсценировщикам за публичное исполнение их произведений 1,5 процента со сбора за каждый акт пьесы, идущей в театрах РСФСР, независимо от общего количества осуществленных постановок. В среднем за пьесу автор получает от 4,5 до 7,5 процента с валового сбора. Оперным композиторам в большинстве республик за четырёхактную оперу выплачивается 5,25 процента от сбора, либреттистам — 2,75 процента; авторам симфонических и камерных произведений — 2 процента, авторам текстов и музыки массовых песен — по 1,5 процента. Такие отчисления авторы получают пожизненно, а после их смерти отчисления в течение 15 лет получают наследники. Установленное пожизненное (с правом наследования) процентное отчисление дает возможность некоторым авторам получать в течение многих лет большие суммы гонорара за одно и то же произведение. Поактная же выплата гонорара приводит к тому, что авторы стремятся создать сценические произведения с возможно большим количеством актов, руководствуясь при этом не художественными соображениями, а интересами личной наживы.

Сложившаяся практика процентных отчислений приводила к непомерному обогащению отдельных драматургов, переводчиков и инсценировщиков. Так, драматург Барянов за публичное исполнение написанной им пьесы „На той стороне“ получил только в 1949 году около миллиона (920,7 тыс.) рублей процентных отчислений. Драматург Софронов в том же году получил 642,5 тыс. рублей, братья Тур — 759 тыс. рублей. Писатель Симонов получил процентных отчислений за четыре последних года около 2500 тыс. рублей.

Получая из года в год за исполнение своих произведений огромные суммы, некоторые авторы перестают работать над повышением своего мастерства и не создают новых высокохудожественных драматургических произведений.

Еще большие извращения существуют в оплате труда переводчиков и инсценировщиков, которые получают процентные отчисления наравне с авторами оригинальных произведений. Так, переводчица Мингулина за перевод пьесы „Глубокие корни“ в течение трех последних лет получила 810 тыс. руб., Рубинштейн за переводы и переделки венских оперетт — 670 тыс. руб., переводчица Зубова за перевод „Пигмалиона“ Б. Шоу получила за последние четыре года 588 тыс. руб., переводчик Желябужский за инсценировку романа „Овод“ Войнич за два с половиной года — 650 тыс. руб.; Щепкиной-Куперник за переводы нескольких произведений Шекспира и Шиллера за последние четыре с половиной года выплачено в виде процентных отчислений около 1300 тыс. рублей.

Переводами пьес, либретто опер и музыкальных комедий зачастую занимаются малоквалифицированные люди, во многих случаях даже не знающие иностранных языков. Пользуясь существующими старыми переводами, они вносят в них незначительные изменения и становятся авторами и соавторами произведений, получая большие суммы по процентным отчислениям. Эта группа авторов, не обладая талантами и способностями к созданию оригинальных произведений и занимаясь переделками переводов и инсценировками зачастую низкого качества, ведет паразитическое существование за счет государства. Так, например, некий Архипов (Зайцев), не зная ни одного иностранного языка, получил крупные суммы за незначительные и ненужные переделки переводов пьес К. Гольдони „Слуга двух господ", „Трактирщица", пьес Шиллера „Коварство и любовь", „Разбойники" и других...

Существующая система процентных отчислений в то же время ущемляет интересы драматургов и композиторов тех союзных республик, в которых имеется сравнительно небольшая сеть театрально-зрелищных учреждений.

При нынешней системе оплаты авторского труда не стимулируется также творчество в области оперной и симфонической музыки, так как оперные и симфонические произведения исполняются значительно реже, чем произведения легкой, развлекательной музыки. Вследствие этого, например, композитор Шостакович за созданное им высокоидейное и художественное произведение — кантату „Песнь о лесах" получил авторских процентных отчислений за год только 144 рубля и 10 тыс. рублей за ее издание, в то время как авторы легкой, развлекательной музыки получают большие суммы авторских отчислений» (РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 949. Л. 133–146. Машинописный текст. На л. 133 штамп о поступлении в секретариат Молотова 17/Х-1950 г.).

Справка RA:

Читать дальше

Суслов предложил авторам платить единовременные гонорары и всех обложить особым налогом, но всё равно выходило как-то криво, не решая проблему в корне. Поэтому дело передали Микояну, а тот был человек хитрый и тут же утопил эти идеи в какой-то бюрократической переписке.

Товарищ Сталин, впрочем, был ещё хитрее и понимал: если писателям платить мало, то они не напишут того, чего надо, а если давать им слишком много, то они заленятся, и, опять же ничего не напишут. (Задача, вполне понятная обычному человеку, столкнувшемуся с наймом рабочих для ремонта кухни). Так что писатель Симонов умудрился за обсуждаемый период получить больше двух миллионов рублей, и никто ему слова не сказал. Он, правда, хоть и был настоящий царедворец, но понимал, что эти советские деньги — тлен и помогал молодым авторам. Потом они вспоминали, что часто получали от него по почте рублей сто, и это их сильно выручало — и таких было не десятки, а сотни. При Хрущёве (в 1958 году) от процентной ставки отказались, и писателям стали платить «на вес», за авторский лист, а поэтам — построчно. Евтушенко платили три пятьдесят за строчку, и это была самая высокая ставка — понятно, так платили не только ему.

И лишь когда задули ветры перемен, и красный стяг над Кремлём сменился триколором, всё вернулось обратно, к потиражной оплате, которая теперь называется красивым иностранным словом «роялти». Правда, нужно сделать важное уточнение — к процентам с проданной части тиража.

Но после этого длинного отступления нужно вернуться в прошлое. Итак, мы знаем таких писателей-миллионеров. Их было немного, и большая их часть мне понятна. К примеру, бонвиван Алексей Толстой, который жил, как нормальный русский барин, в окружении антикварной мебели, собирал дорогие рукописные книги, много ел, вкусно пил — и это мы знаем даже по портрету Кончаловского. Или Фадеев, который был главным советским писателем, но проводил дни и ночи в аппаратной работе, а в зазорах напивался. Это тоже понятно.

А вот с Шолоховым не понятно ничего, и мой визит в Вёшенскую в результате ещё больше запутал мои мысли. Как я уже говорил, вопрос об авторстве «Тихого Дона» — скучный и неинтересный, а для меня куда важнее, чем занимался полвека человек, который после войны написал только один рассказ. (Про роман «Они сражались за Родину» у меня только скорбные слова, не говоря уж о легенде, по которой писатель вдруг понимает, что вторую часть романа не пропустит цензура. И дважды Герой Социалистического Труда, член ЦК КПСС, вдруг вспоминает о партийном контроле и жжёт в камине вторую часть, будто Гоголь. Ну, в общем, срамота, а не легенда).

Так вот всё, что там, в Вёшенской, запутало меня окончательно. Передо мной стоял большой каменный трёхэтажный дом, построенный по специальному разрешению Правительства в 1949 году. Дом, сохраняющий все традиции сталинской архитектуры, похожий на какой-нибудь дом приёмов: высокие потолки, паркет, специфические окна и занавески.

И там, не поверите, чрезвычайно неуютно. Ну ладно, я привередлив, но, честное слово, в комнатах можно увидеть настоящий стиль гостиниц шестидесятых годов, которые кто-то, верно, помнит, если попадал при Советской власти в какой-нибудь провинциальный город. Раньше, в шолоховском доме и вовсе стояли кровати с панцирными сетками.

В этот дом Шолохова, кстати, заехал Никита Сергеевич со своей женой и ночевал в комнате дочери. Там стоят две даже не полутороспальные, а односпальные кровати гостиничного типа. Кухня, впрочем, там примечательная (я всегда в домах-музеях пристально разглядываю кухни), с иностранными банками в полках, где содержимое сменилось на отечественные крупы и соль, с русской печью, на которой предпочитала готовить кухарка... Но вот два места для письма (как бы кабинеты) никуда не годятся. И видно, что не хотел он писать ничего).

Что меня запутало? То, что непонятно, куда человек девал такой огромный, в том числе денежный ресурс. И, самое главное — ресурс сытого времени. Он не кутил, не проигрывал тысячи в карты, как приличные писатели позапрошлого века, он не занимался аппаратными интригами, как Фадеев. У Шолохова не было ни одной антикварной вещи, как у Алексея Толстого. Осталось несколько ружей (он ходил только на мелкую птицу да играл в карты с женой). Из этого ряда, разумеется, выпадает каждодневная мобилизация к священной жертве Аполлона: нет её следов, кроме руин романа и одного хорошего рассказа. Господь, на чём сердце-то его успокоилось? Решительно непонятно, а ведь самое интересное, ради чего человек живёт (да и не обязательно писатель).

У меня есть мистический рассказ о существах из других миров, что создали себе конспиративные квартиры в Москве. Но поскольку эти существа не вполне понимали, как живут люди, они делали всё не так — то стулья слишком высокие и непропорционально большие, то столы, за которыми неудобно сидеть. И мы были в изумлении, как если бы мебель в кукольном домике оценивали коротышки.

Так я и вышел из красивого дома на улице Шолохова, что в станице Вёшенской, не разгадав загадки его хозяина.

Другие материалы автора

Владимир Березин

​Прозёванный гений

Владимир Березин

​Сертифицированный писатель

Владимир Березин

​Отец медведя

Владимир Березин

​Жизнь в сумбурные времена