18+
19.04.2017 Тексты / Самое интересное

​Документ vs. вымысел. Будущее литературы

Модератор: Алена Бондарева

Фотография: Дмитрий Чижов

Прямо сейчас литературные критики Валерия Пустовая и Максим Алпатов сходятся в рукопашном онлайн-споре. Что важнее для литературы: опыт, подтверждённый документом, или вымысел? Онлайн трансляция завершена.

Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

Друзья, мы начинаем наш батл. В правом углу — литературный критик Валерия Пустовая, в левом — литературный критик Максим Алпатов. Валерия пытается доказать, что документ сегодня — лучшая основа для литературы. Максим Алпатов, наоборот, отстаивает «литературу вымысла» (не путайте с беллетристикой). В роли модератора беседы и рефери я, руководитель и главный редактор проекта Rara Avis. Открытая критика Алена Бондарева. Итак, что сегодня важнее? Опыт или фантазия?

К бою!

Максим Алпатов

Литературный критик

«Новый журнализм», «литература опыта», «литература факта», «новая искренность» — под разными именами скрывается самая мощная на сегодняшний день тенденция, которая ведёт к деградации художественного слова. Её жанровые признаки выдаются за универсальную творческую философию, на литературных мастер-классах и семинарах, в статьях и рецензиях они подаются как аксиома. К победе документа над вымыслом постепенно привыкают авторы, критики, жюри премий, пока ещё оставшиеся читатели. Ни к чему, кроме вырождения художественной литературы, это не приведёт.

«Литература опыта» кастрирует творческое высказывание. Якобы писать стоит только про ту реальность, что случилась с тобой или около тебя, которую ты вдоль и поперёк исползал на карачках. Если бы Джон Кеннеди Тул взялся писать про то, как учил в армии пуэрториканских призывников английскому языку, мы бы никогда не увидели «Сговор остолопов». Настоящая художественная литература возникает, когда писатель изучает то, что не понимает, и сначала формулирует, а потом узнаёт, что получилось сказать. В обратном порядке это не работает.

Валерия Пустовая

Литературный критик

На мой взгляд, «литература опыта» — отличное противоядие против другой мощной тенденции: писатели слишком навострились делать литературу из литературы. «Книги опыта» обращают нас к самому истоку искусства: моменту острого переживания реальности. Писатель возникает в момент трения, несовпадения, недоумения, невладения ситуацией. Литература рождается из того, что лично тревожит и задевает.

«Изучить» реальность для писателя — значит пойти навстречу этому чувству личной тревоги, личной потери и недоумения. В этом смысле, я считаю, писатель вовсе не тот, кто «изучает» реальность. Он то, чем она изучается. Средство, вестник, проводник правды о жизни.

Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

Если у вас есть вопросы к участникам батла, их можно задавать либо в нашей группе в фейсбуке, либо слать на редакционную почту, по адресу box@rara-rara.ru. Автор самого интересного вопроса получит книгу в подарок. Также через несколько минут мы откроем онлайн-голосование. Смотрите, как два критика рвут друг друга в прямом эфире, и решайте, кто победил.

Максим Алпатов

Литературный критик

«Литература опыта» — творческая крайность; она не может быть противоядием, как и любое вещество, попадающее в организм в завышенной дозе. А сужение литературы до «изучения реальности» возникло от того, что традиционная журналистика перестала справляться со скоростью смены событий, с количеством социальных и исторических потрясений, с концентрацией информации в пространстве. Якобы литература призвана помогать журналистике поспевать за этими изменениями (об этом завуалировано писал Томас Вулф в манифестах «нового журнализма»). Т.е. она должна не обгонять, предсказывать или изменять реальность, а постоянно догонять её — и потому литература опыта обречена на вечное поражение. Между тем, вымысел отлично отзывается на изменения эпох, на метаморфозы жизни. Условно говоря, до и после Освенцима выдумывать будешь по-разному — это неизбежно. А литератор, который не ставит перед собой иных задач, кроме как изучение жизни, поневоле начинает обслуживать ленту событий, словно новостник.

Валерия Пустовая

Литературный критик

О, это моя любимая мысль — чем литература всегда побьет журналистику. Журналистика боится последней правды, вот в чем загвоздка. Журналист вынужден спрямлять — сокращать путь к выводам. Писатель решается на то, чтобы видеть правду в полном объеме.

Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

Кстати, у нас вопрос. Наш автор Сергей Морозов интересуется: «А что такое опыт, документ и реальность? Хотелось бы понятийной ясности».

Валерия Пустовая

Литературный критик

Опыт — то, что достоверно пережито мной.
Документ — объективация опыта.Реальность, как писал Данилкин, это ругательное слово Пелевина. Но для меня это та среда, где только человек и может воплотить все незримо ценное в себе.

Максим Алпатов

Литературный критик

Опыт — это сырьё/топливо, документ — этикетка к сырью. А реальность — с точки зрения «литературы опыта» это некий конечный набор ситуаций, в которых сырьё может быть полезно, а этикетка правдива. В то время как «литература вымысла» понимает, что жизнь не ограничивается утилитарным набором ситуаций, и сырьё не обязательно использовать именно так, как написано на этикетке.


Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

Онлайн-голосование открыто.

Максим Алпатов

Литературный критик

Видеть правду или создавать её — вот в чём вопрос. Вторая задача мне кажется более захватывающей. Художественный вымысел — средство, при помощи которого литература преобразует реальность. Если литература не способна преобразовывать реальность, то она уступит место тем видам человеческой деятельности, которые на это способны — кино, театру, изобразительному искусству, науке, в конце концов. Поэтому установка на «освоение действительности» вместо преобразования действительности — это вектор свёртывания литературы.

Валерия Пустовая

Литературный критик

Испытать правду на себе — вот импульс искусства. Приведу совсем свежий пример. Книга Анны Старобинец «Посмотри на него». О личном травматичном опыте не состоявшегося материнства.
Во вступлении автор пишет, что как раз при помощи этой книги хочет изменить реальность.
И кстати там ясно проведена граница между журналистикой и литературой: в конце к художественной исповеди Старобинец прилагаются ее реально репортерские материалы. Интервью с врачами и пострадавшими пациентками.

Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

Еще вопрос от Сергея Морозова: «Переживание лежащее в основе лирики тоже достоверно. Лирика — это документ?»

Максим Алпатов

Литературный критик

Опыт, о котором говорится у Старобинец фатален, мрачен и во многих случаях будет восприниматься читателем как свершившееся, неизбежное. Мало высказать, как заклинание, что хочешь изменить реальность — надо оставить зазор надежды для этого изменения. «Литература опыта» в лучшем, самом талантливом своём проявлении может обеспечить эффект присутствия, которое в случае травмы (и её постулируемого документального характера) лишь умножает число жертв, причисляя к ним читателя, как беспомощного свидетеля, а не сотворца.

Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

У нас еще вопрос от Владислава Городецкого: «Как поступать биографу „писателя опыта“? Перепроверять все написанное?» Критики, не расслабляемся. Отвечаем! Всем!

Валерия Пустовая

Литературный критик

Хочу дополнить свою предыдущую реплику. Так вот — в репортерских текстах видно, что они о чужом опыте. Тогда как «литература опыта» делает пережитое универсально своим для каждого, кто книгу прочтет.

Валерия Пустовая

Литературный критик

Лирика может быть документом и не быть. Дело не в жанре. А в плотности прилегания высказанного к пишущему.

Максим Алпатов

Литературный критик

Во-первых, вовсе не обязательно переживание в основе лирики достоверно — современная лирика неплохо научилась это имитировать. Во-вторых, если мы говорим о лирике подлинной, то она — не документ, потому как у неё нет и не может быть чистой прикладной функции.


Валерия Пустовая

Литературный критик

Отличный поворот - что значит "изменить реальность"? КАК литература может ее изменить? Мне кажется, когда, например, Старобинец надеется своим свидетельством перебороть систему - сложившиеся отношения между врачами и пациентами в России, - она пытается направить литературу по ложному следу. Мы меняемся благодаря ее книге иначе - изнутри. Учась чувствовать чужое горе как свое. Учась видеть, например, ситуацию беременности и материнства во всем объеме - как ситуацию пребывания человека на острие, на границе, в реальном ощущение близости жизни и смерти.

Максим Алпатов

Литературный критик

Литература может изменить реальность, корректируя оптику читателя, «разрешая» ему воспринимать всё вокруг кардинально иначе. Та эмпатия к пациентам, о которой вы говорите, Валерия, теоретически похожа на этот эффект. Проблема в том, что «литература опыта» ограничивает автора собственными критериями правдоподобия — либо профессионально-репортёрскими (оперативность, обратная связь, актуальность), либо спекулятивными (честность, искренность, открытость и т.п.). И вместо расширения оптики получается её сужение.

Максим Алпатов

Литературный критик

Биографу «писателя опыта» я не могу позавидовать — ему самому придётся стать «писателем опыта» в квадрате и познать высшую условность факта. Зато абсурдность этого занятия может натолкнуть биографа на собственные невероятные размышления, которые он оформит в сборник авангардных стихов и получит премию им. Аркадия Драгомощенко.

Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

Ирина Лисова спрашивает: «Вопрос, скорее Валерии. Как быть с тем, что любой документ в наше время может оказаться поддельным, а факт — фейком?»

Валерия Пустовая

Литературный критик

Вы знаете, Максим, а мне иногда очень хочется сузить литературу. Ее возможности. Сделать ей тесно. Высечь наконец это напряжение, без которого сейчас писатели так уютно научились изливаться в слове.

Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

И, кстати, пока у нас никто не побеждает, голоса разделились 50 на 50. Поэтому напоминаю, нам нужны ваши голоса!

Валерия Пустовая

Литературный критик

Отвечаю Ирине Лисовой. Никак, это не проблема литературы. Литература удостоверяется подлинностью переживания, незаемностью мысли. В литературе есть средства отличить имитацию от правды. Это чувствуется. Самый правдивый факт может выглядеть фейком, если писатель нашел для него ложные средства выражения. Литература правды — это не только правда факта. Это еще и правдивые слова о ней.

Максим Алпатов

Литературный критик

А что мешает условному адепту «литературы опыта» уютно изливаться в слове? Что мешает ему баюкать свою травму и выезжать на актуальности (кроме совести, которую стоит иметь любому писателю)? К «литературе факта» почему-то не предъявляются жёсткие критерии, в первую очередь, по языку. Язык становится вотчиной редакторов, корректоров, а не авторов, и естественным образом обедняется, вырождается. Хотя именно художественный язык первичен, его точность, приложенная к явлениям жизни, и составляет литературу. Явления жизни не подсказывают, каким должен быть язык. Они вообще ничего не подсказывают, они просто есть. Кто способен найти язык для того, у чего нет языка — тот и настоящий писатель, поэт и т.д. И стремление к точности как раз «высекает» изменённую реальность. А если есть железобетонный, «актуальный» факт — то вроде бы и незачем измудряться, достаточно «честно» регистрировать.

Валерия Пустовая

Литературный критик

О, да Вы крадете мой главный аргумент! Точность языка сегодня я считаю главным завоеванием «литературы опыта». Именно потому, что псевдохудожественная литература приучилась так ладно врать о чем угодно. Литература — слишком богатая база представлений. Писатели черпают из нее бессовестно. И язык — кладовая штампов восприятия, стилистические образцы — это коды мышления. Недаром их так любят взламывать постмодернисты.

Важно убрать из литературы барьеры восприятия — как в психологии. Писателю важно видеть мир, а не свои о нем представления. Точность языка я считаю следствием точности переживания.


Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

Кстати, у нас появился лидер. Максим ведет с небольшим отрывом.

Максим Алпатов

Литературный критик

Валерия, вы пишете, что «язык — кладовая штампов восприятия». Во-первых, язык — это живой организм. И даже штампы мутируют как штаммы. А ещё есть мемы. А ещё множество речевых феноменов, к которым писатели только-только подкрадываются, высовывая нос из советских архивов. Во-вторых, допустим, всё так, и это кладовая — так зачем ограничивать себя одной полочкой, на которой лежит пара старых фотографий, детский дневник и выписка из роддома?

Валерия Пустовая

Литературный критик

Ну нет, или «живой организм» — или «кладовая штампов». Чтобы снова чувствовать язык живым, писатель должен обратиться к нему как впервые. А это возможно только в ситуации, когда все твои предыдущие представления о том, как что называется и как что видится, разрываются и опадают, как старый хлам. «Литература опыта» — способ увидеть мир как впервые. Неслучайно Дмитрий Данилов наблюдают ординарную нашу бытность. Он срывает наше к ней инерционное, привычное отношение. Он показывает нам нас — как впервые. В его прозе каждый будний день свеж, как уникальный день творения.

Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

Вопрос задает Наталья Медведь: «Меня очень тронула история о том, как в США Джеймс Фрей, автор якобы воспоминаний о преодолении наркозависимости „Миллион маленьких кусочков“, попал в опалу, когда выяснилось, что он выдумал несколько фрагментов в этих мемуаров. Общественность во главе с главным двигателем опалы Опрой Уинфри его стерла в порошок, ему пришлось начинать свою карьеру с нуля. Где проходит граница между „мы требуем, чтобы в книге была правда и только правда“ и „автор так видит“?»

Валерия Пустовая

Литературный критик

Очевидно, что здесь речь о книге, которую не воспринимали как литературу. Преодоление наркозависимости — слишком остро прикладная, приложенная к человеческой судьбе тема, чтобы в ней можно было додумывать. Считаю, автору в таких случаях приходится выбирать: или полностью личная правда, или путь обобщения опыта до романа, в котором можно придумывать, но который не будет почитаться за достоверное свидетельство.

Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

Друзья, батл все жарче, но время наше истекает. Если у вас есть вопросы, задавайте.

Максим Алпатов

Литературный критик

Если писатель застрянет в размышлениях о достоверности своего переживания, то не сможет глядеть ни на что «как впервые». Хотя я согласен, что такую цель стоит перед собой ставить — и постоянно чуть-чуть не достигать. По поводу Данилова — мне его проза (и драматургия) не кажется удачным примером. Он постоянно выкручивает все литературные настройки на максимум, пытаясь, например, в «Есть вещи поважнее футбола» сделать реалистичные вещи ещё более реалистичными, а в «Человеке из Подольска» — переабсурдить то, что и так абсурдно изначально (что знает любой, кто хоть раз был в ментовке больше пары часов). Постоянный нажим, которого в жизни и так хватает.

Валерия Пустовая

Литературный критик

Ох, Максим, достоверное переживание — это когда у тебя не остается места и сил раздумывать, достоверное ли оно. А что до абсурда действительности — мне кажется, его переоценивают. Абсурд — это фильтр восприятия реальности. Мне кажется, Данилов ценен именно тем, что убирает фильтры. Благодаря его прозе я оказываюсь в плотном контакте с потоком времени и наблюдений, движением пространства и ощущений. Это проза процесса. Процесса жизни, который таким образом утверждается как ценность.


Максим Алпатов

Литературный критик

Отличный вопрос, Наталья. Тут и кроется фатальная неисправность «литературы опыта» — читатель «не в курсе» всех тех красивых теоретических выкладок, которыми окружён этот жанр, и продолжает воспринимать это как часть новостной ленты. «Преодоление наркозависимости — слишком остро прикладная, приложенная к человеческой судьбе тема, чтобы в ней можно было додумывать» — вот именно об этой цензуре художественного высказывания я и говорил ранее.

Валерия Пустовая

Литературный критик

Никакой цензуры. Просто не надо выдавать роман за свидетельство, и наоборот. Это вопрос жанровой договоренности и злоупотребления доверием читателя.

Максим Алпатов

Литературный критик

Как раз этим и занимается «литература факта» — выдаёт себя за роман и свидетельство одновременно. Беспроигрышный вариант — а раз не можешь проиграть, то и стараться не будешь.

Валерия Пустовая

Литературный критик

Ни в коей мере! Авторы книг-свидетельств всегда очень четко обговаривают с читателем правила приобщения к опыту. Я уважаю Леонида Юзефовича за то, что он в «Зимней дороге» не стал заниматься литературным изложением — размазыванием в роман — достоверных микросюжетов жизни, из ко торых собрал свою эпическую картину Гражданской войны в Якутии. И Дмитрий Данилов всегда в начале книги рассказывает, каким образом добыт и зафиксирован легший в ее основу опыт. Вспоминается и одно из самых ценных свидетельств — мощный философский эпос Кена Уилбера «Благодарть и стойкость». Сочетание философии и дневника: жена пишет о том, как постепенно погружается в проживание борьбы с онкологическим заболеванием, муж впоследствии осмысляет их совместный опыт. Все карты открыты. И самые стыдные и болезненные переживания участников трагедии, в которых они добираются до понимания высочайших законов жизни и человеческого духа.

Максим Алпатов

Литературный критик

«Авторы книг-свидетельств всегда очень четко обговаривают с читателем правила приобщения к опыту» — с этим «всегда» я согласиться никак не могу. Да, Юзефович стоит особняком, потому что смог увидеть в персонажах людей, снять с них «историческую функцию», о которой люди, находясь в текущем моменте бытия, никогда не знают и не думают. Но авторов, которые злоупотребляют приобщением к опыту, предостаточно. Когда надо, адепты «литературы факта» легко убегают от детализирования действительности и давят на слёзные железы и рецепторы читателя нарочитыми художественными приёмами похлеще иных графоманов-выдумщиков.Например, у Антона Понизовского в «Обращении в слух»:

«Вот я разыскала когда ее, свою маму-то, и увидела эту картину — мама лежит вся грязная на постели, а эта... не очень здоровая в умственном отношении женщина путем ничего не может сделать... (тяжело вздыхает) Она маму-то оставляла за ней присмотреть, а получилось наоборот — что эта больная смотрит за еще больней».

Валерия Пустовая

Литературный критик

Хорошо, что Вы вспомнили об этом романе. он очень прозрачно сделан: писатель сталкивает представления о реальности и голоса реальности. Явную выдумку: мифические четверо обсуждают записи исповедей россиян на швейцарском курорте, — и достоверное свидетельство: записанные писателем исповеди. Так вот, этот роман сложнее, чем слезодавилово. Он не о том, что надо плакать или проклинать реальность — как делают его «швейцарские» намеренно схематичные герои. Он о том, что реальность надо слушать. Не приговаривать, ни оценивать. А слушать — и в том, что слышишь, открывать бесконечно неоднозначную правду. Более сложную, чем слеза или гнев.

Максим Алпатов

Литературный критик

Реальность надо создавать, а не сидеть при ней с диктофоном и сочувственным лицом.

Валерия Пустовая

Литературный критик

Чтобы создавать, надо ее познать - диктофон в руки!

Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

Последняя минута, голосуем!

Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

К сожалению, наше время истекло. Что ждет литературу будущего: документирование реальности или чистый вымысел? Думаю, вопрос остается открытым, особенно, если учитывать итоги нашего голосования. 50 на 50. Победителя нет!

Алена Бондарева

Литературный критик, руководитель проекта Rara Avis

Всем спасибо! Онлайн-битва завершена ничьей!

Будем признательны, если вы поделитесь своими впечатлениями о битве в группе фейсбука или в почте box@rara-rara.ru.

Другие материалы автора

Валерия Пустовая

​Меланхолия алхимика

Алена Бондарева

​Игорь Шпиленок: «Живу в медвежьих местах»

Максим Алпатов

​Eye candy

Александр Чанцев

​Великие конфликты выкованы из мельчайших движений сердца