Там в моде серый цвет
Цвет времени и брёвен
Иосиф Бродский
Надо сказать, что не только события, но и общественные состояния забываются стремительно. Казалось, все только и говорят об американском президенте, вернее, о двух американских президентах. И вдруг само имя прежнего стало стремительно забываться. Меж тем, коллективное бессознательное всегда сообщает нам очень важные вещи.
Когда во время недавнего общественного бурления, медиа рассказали, что «Маколей Калкин одобрил предложение вырезать Трампа из фильма „Один дома — 2“». Это удивительно поучительная история, особенно для моих соотечественников. Некоторые из нас не забыли, как великий вождь и учитель стал пропадать из революционных фильмов. Фильмы, в которых его было слишком много, просто положили на полку, а вот из некоторых товарищ Сталин исчез, будто гость, сбежавший по-английски из скучных гостей. Но это что: ещё живы люди, которые помнят, как стремительно редели коллективные снимки в тридцатые и сороковые. Да и снимки эти сохранились: я как-то рецензировал альбом одного иностранца на эту тему. Текст в альбоме был так себе, а вот эволюция фотографий очень поучительна.
Редактирование прошлого — тема безбрежная, и я не буду сейчас тратить на неё время. Но слова выросшего и уже немного состарившегося актёра интересный пример с точки зрения теории искусства. Дело в том, что у нас есть представление о целостности арт-объекта. Весь ХХ век был построен на том, что автор создавал произведение целиком, и только он мог его переделать. След этого отношения сохранился в ныне действующем Гражданском кодексе, а точнее, в его 1266-й статье, которая так и называется:
«Право на неприкосновенность произведения и защита произведения от искажений». Скучный юридический текст там гласит: «Не допускается без согласия автора внесение в его произведение изменений, сокращений и дополнений, снабжение произведения при его использовании иллюстрациями, предисловием, послесловием, комментариями или какими бы то ни было пояснениями (право на неприкосновенность произведения). При использовании произведения после смерти автора лицо, обладающее исключительным правом на произведение, вправе разрешить внесение в произведение изменений, сокращений или дополнений при условии, что этим не искажается замысел автора и не нарушается целостность восприятия произведения и это не противоречит воле автора, определенно выраженной им в завещании, письмах, дневниках или иной письменной форме».
Справка RA:
В 2014 году эту статью дополнили ещё одним пунктом, где допускается ситуация, когда автор заранее даёт разрешение на внесение изменений, сокращений и дополнений.
Идея законченности арт-объекта давно трещит по швам, и он из «твёрдого» состояния переходит в какое-то жидкое или даже газообразное. Пятнадцать лет назад обыватель столкнулся с такой редактурой фильма «Семнадцать мгновений весны». Как сообщает нам Википедия: «Художниками выбирались ключевые кадры каждой сцены (всего около 1500 штук), после чего они колористами разрисовывались вручную и служили образцами. В работе участвовали 600 специалистов из разных стран (Россия, США, Республика Корея, Китай, Индия). Параллельно был переработан звук, добавлены звуковые эффекты (немецкие голоса, звук ветра, шум мотора). Работы по колоризации длились три года и завершились к 2009 году. Всего колоризация обошлась в 3000 долларов за минуту экранного времени. <...> В процессе колоризации фильм был подвергнут перемонтажу и в итоге был частично урезан за счёт сокращения начальных и финальных титров (которые в этой версии были заменены на новые), а также отдельных сцен, пауз и диалогов (в итоге из каждой серии было вырезано примерно 25% хронометража). Звуковая дорожка с голосом Ефима Копеляна, который читал текст от автора, в новой версии проигрывалась несколько быстрее, во многих репликах были убраны паузы. „Личные дела“ на сотрудников РСХА, как и титры, были заменены на новые вставки. Всё звуковое сопровождение было понижено на полтона».
Всё это безумие стало отправной точкой для народного остроумия и нескольких неплохих профессиональных пародий. Случай «Семнадцати мгновений весны» происходил при живом режиссёре, и был юридически санкционирован. Но интересно, что сам процесс стремительно ширится, ещё раз показывая силу мотивации «Почему он это делает? Потому что может!». История с этими мгновениями вышла куда примечательнее, чем можно было подумать. Этические вопросы, которые тогда обсуждались, понятны (и немного скучны). За чьи деньги это сделано? Если за мои, как налогоплательщика, то один расклад, и особый градус требований. Если за свои или деньги рискнувшего продюсера — расклад другой. Нет ли тут какого подвоха, вроде купленных монопольных прав, и ныне доступ к оригиналу будет затруднён? Качество работы (оно в моём Отечестве отчего-то обратно пропорционально количеству затраченных денег). Придирчивые зрители тогда сразу нашли что-то неокрашенное, покрашенное не так, не те лампасы и выпушки. Ну, и как по мне, не стоило монтировать вслед фильму речь режиссёра оригинальной версии Лиознову, которая уже неважно говорила, но произносила защитительные слова. Будто вооружённые люди показывали окружившим их полицейским заложника в окне.
Эстетические вопросы куда интереснее. Например, до какой степени можно вмешиваться в оригинал? Это такой известный спор с «аутентичниками» о том, можно ли Баха играть на фортепьяно, и тому подобное. Кажется, тут у художника новейшего времени картбланш, который хорошо описан в старом советском мультфильме про мышонка. Мышонок спрашивал у прочего зверья, получит ли он признание. Зверьё протяжно отвечало: «А как споё-о-ошь». У пианиста Гульда с Бахом получилось интересно, а у Синдерюшкина — нет. Кстати, любители фильма о советском разведчике разделились тогда даже не по принципу «Это плохо!» и «Это — хорошо!», а «Это ни в какие ворота не лезет» и «Хороший фильм ничто не испортит... Сделали не так плохо, как я думал».
Аргументы, что всплыли много лет назад, были: во-первых, раскрасить, чтобы смотрела молодёжь. Это пример несостоятельный: та молодёжь, что посмотрела бы этот фильм, посмотрела бы его и в чёрно-белом варианте, а та, что не посмотрит — не посмотрела бы ни в каком. Фильм этот сакрален для старшего поколения, а горе той церкви, в которой для привлечения публики разрешают курить во время мессы и целоваться по углам. Во-вторых, античные статуи были раскрашены, а сейчас мы их воспринимаем только белыми (это отчасти правда — многих воротит от аутентичной раскрашенной античности). Но произведения античного искусства возвращались в художественное пространство особым образом: не сказать, чтобы «Семнадцать мгновений весны» пролежали в земле тысячу лет, а потом изумлённые зрители увидели, что с плёнки слинял исконный цвет. Тут всё произошло стремительно.
В-третьих, говорили, что этот фильм — квинтэссенция тоталитарного мира, туда ему и дорога — как в известном присловье «покрасить и выбросить». Совершенно в духе «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». Только откуда-то выводилось, что уж если человек любит фильм про Штирлица, то уж непременно станет если не доносчиком, то рабом. Всё это решительные глупости, но между делом подтверждают важность фильма в культурном пространстве. Да, «Семнадцать мгновения весны» не «Пепел и алмаз» и не «8 1/2». Но он что-то вроде Manneken Pis в Брюсселе: непонятно, насколько великая скульптура, но уж который год писает на радость людям. Время от времени на него одевают какую-нибудь по-разному пошитую одежду, но не надолго.
Мы чаще всего имеем дело не просто с осовремененными артобъектами, а именно отредактированными. Эти отличия, как крохотная опечатка в телеграмме «Я люблю тебя. Серёжа», где пропадает буква «т». И тут встаёт самый главный вопрос: «Зачем?» Кроме политической прагматики всегда есть мотив множества исполнителей: они вносят в работающий механизм какие-то изменения, чтобы оправдать свою зарплату и собственно существование. Так случается и с переводчиками, которым нужно максимально уйти от уже имеющихся переводов (и они меняют находки прошлого на сомнительные приобретения), так случается и с людьми, ремонтирующими квартиры, что норовят приделать к потолку какую-нибудь декоративную балку или пустить вдоль стены стальную полосу (вот, дескать, хозяин, какую интересную штуку мы удумали). Но на вопрос «зачем?» никто внятного ответа не даёт. А ведь «Зачем?» — это вообще главный вопрос не только кино, но и всей человеческой жизни. Со временем между нами и артобъектом возникает определённая дистанция, после которой уже «можно всё». Из редактуры прошлого рассудительный человек выводит некоторую полезную социологию, постигает фольклоропорождающие силы (отчего одни явления вызывают шквал анекдотов, а другие — нет). Становится даже понятно, отчего изначально фантастичные явления искусства вдруг превращаются в источник исторических сведений.
Поэтому предложение состарившегося американского мальчика вовсе не такое нелепое. Оно вполне в духе времени. Это естественная идея современной цивилизации: она подминает под себя прошлое. Именно не запрещает, а редактирует, не кладёт на академическую полку, а приспосабливает к массовой культуре. Случайностей не бывает, появление нового цвета и исчезновение неугодных будет происходить всегда. Главное только, чтобы оставались доступные копии, не только исходного объекта, но и отредактированного.