Бахман И., Целан П. Время сердца. Переписка Ингеборг Бахман и Пауля Целана — М.: Ad Marginem, 2016. — 416 с.

Пауль Целан — главный поэт послевоенной европейской литературы, его стихи — это та самая поэзия после Холокоста * — фразу о том, что после Освенцима поэзия невозможна, обычно приписывают Теодору Адорно. , память о нем. Целан родился в Черновцах в 1920 году; его родители погибли в концентрационном лагере; с 1948 года он жил в Париже; в 1970-м покончил с собой.

Ингеборг Бахман — автор нескольких стихотворных и прозаических книг (наиболее известен роман «Малина»), экспериментальных радиопьес. Родилась в Каринтии (Австрия), в 1949-м защитила диссертацию по критическому анализу философии Хайдеггера, примерно тогда же Бахман познакомилась с Целаном. Умерла в 1973, через три недели после пожара в ее квартире.

Их пути в русской культуре совершенно разные. Если Ингеборг Бахман почти неизвестна в России, то судьба Пауля Целана несколько парадоксальна. Интерес к нему как к поэту не утихает: издаются его переводы (том «Стихотворения. Проза. Письма» выдержал два издания), воспоминания; пишутся статьи о его связи с русскоязычной поэзией. При этом существует только один полный перевод его поэтической книги («Роза никому». переводчица Анна Глазова). Публикация этой переписки — возможный толчок к дальнейшему открытию и исследованию не только Целана, но и Бахман.

В том вошли письма с 1948 по июль 1967, а также переписка Целана и Фриша, Бахман и Лестраж (жены Целана).

В издание включена вся доступная архивная корреспонденция Бахман и Целана: письма, почтовые открытки, телеграммы, а также неотправленные письма, черновики, стихотворения, которые были отправлены как письма и прочее.

...переписка Целана и Бахман — это еще и сложный, драматический разговор о творчестве, любви, самой материи жизни

Переписка двух поэтов — всегда больше чем переписка обычных людей, «творчество для них — вещь непростая, равно как и писание писем» * — Бахман И., Целан П. Время сердца. Переписка Ингеборг Бахман и Пауля Целана — М.: Ad Marginem, 2016. С 219. Ни Целан, ни Бахман не предполагали, что их письма станут достоянием публики, но тем интереснее наблюдать не только за развитием взаимоотношений двух поэтов, но и за ритмом и драматургией самой переписки. С этой точки зрения письма, достигшие адресата, так же важны, как и письма неотправленные, о которых заходит речь много раз. Бахман Целану: «Дорогой, дорогой Пауль! Уже ноябрь. Письмо, которое я написала в августе, по-прежнему не отправлено — все так печально. Ты, должно быть, дожидался его. Примешь ли ты его сегодня?»; Целан Бахман: «Я, еще прежде чем написал тебе то письмо по поводу гонораров за публикации в „Боттеге оскуре“, написал другое письмо — и не отправил; прилагаю его теперь, со всеми половинчатыми размышлениями и вопросами...» . Как бы банально не звучало, но причина этого вынужденного молчания кроется в чутком отношении к языку, в мучительной боязни не найти верное, точное слово. Телеграмма, отправленная Бахман Целану, как нельзя лучше отражает этот поиск: «ДАЙ НАМ НАЙТИ СЛОВА». Молчание, возникающее в перерывах между письмами, воспринимается поэтами по-разному: «Только я иногда говорю себе, что мое молчание, наверное, понятнее, чем твое, потому что тьма, которая навязывает его мне, старше» — пишет Целан Ингеборг Бахман. Для него молчание неизбежно, но неестественно. Бахман отвечает ему: «Твое молчание наверняка было иного рода, чем мое... Мое молчание прежде всего означает, что я хотела сохранить те недели такими, какими они были (речь идет о проведенном в Венеции времени — прим. автора); мне хотелось только одного: чтобы время от времени от тебя приходила открытка, подтверждающая, что все это мне не приснилось, что все было действительно так, как было». Молчание для Бахман, скорее, позитивно, это возможность законсервировать воспоминания, сохранить память. И в этом, возможно, принципиальное различие между двумя поэтами, ведь для Целана как раз говорение — единственный способ сохранения памяти.

Однако переписка Целана и Бахман — это еще и сложный, драматический разговор о творчестве, любви, самой материи жизни. А темой, которая их одновременно и разделяла и объединяла, стала память о Холокосте. Она размежевала их, потому что думать и говорить о ней их побудили слишком разные причины. Бахман — дочь учителя, вступившего в ряды НСДАП, пытающаяся осмыслить недавнее прошлое своей страны, изучавшая в университете Хайдеггера. Целан — поэт, не мыслящий себя отдельно от Катастрофы своего народа: «„Фуга смерти“ для меня, помимо прочего, вот что: надгробная надпись и могила... У моей мамы тоже есть только эта могила», — цитата точным образом передает отношение Целана к Катастрофе.

...произведения Бахман испещрены цитатами и отсылками к поэзии Целана

Весьма показательно в этой связи их отношение к Хайдеггеру. Бахман, написавшая диссертацию о нем, видит его философом, запутавшимся в политике: «...своего отношения к Хайдеггеру я никогда не меняла, его политическая ошибка для меня остается вне дискуссий, и я по-прежнему вижу трещину, сделавшую такую ошибку возможной, в его мышлении, в его произведениях, и вместе с тем мне известно, потому что я действительно хорошо знаю его работы, каково значение и каков уровень этого философского труда, по отношению к которому я всегда буду занимать критическую позицию». Целан же меряет Хайдеггера степенью его раскаяния: «Менее всех других склонен закрывать глаза на фрайбургскую ректорскую речь и кое-что другое; но я говорю себе — по крайней мере теперь, после того как имел более чем конкретный опыт общения с такими патентованными антинацистами, как Бёлль и Андерш: тот, кто давится своими ошибками, кто не делает вид, будто никогда не ошибался, не старается обелить себя, лучше того, кто комфортно и с выгодой окопался в своей давнишней непогрешимости... причем с таким удобством, что он здесь и сейчас — правда, только в „приватной“ сфере, а не публично, потому что иначе пострадал бы его престиж, — позволяет себе совершать самые вопиющие гнусности. Иными словами: я могу сказать себе, что Хайдеггер, вероятно, кое-какие свои ошибки все-таки осознал; вместе с тем я вижу, сколько подлости таится в Андерше или в Бёлле». Отношение Целана подвижно, и это касается не только Хайдеггера. Главным критерием выступает как отношение к прошлому, так и поступки в настоящем: Целан не может простить Эрнсту Шнабелю то, что тот после книги «Анна Франк. Следы ребенка» вручает премию Грегори фон Реццори за роман «Горностай из Чернополя» за «до-нацистский антисемитизм».

Письма лишь часть того диалога, который вели Целан и Бахман в литературе. Недаром книга открывается стихотворением «В Египте», написанным Целаном в самом начале их отношений и посвященным Бахман: «Убери иноземку лучшими из украшений. / Убери ее болью своей за Руфь, Мириам, Ноэми. / И скажи иноземке: / Смотри, я с этими спал!». В любви к «иноземке» вновь проступает память о Катастрофе, «чужая» словно медиум, соединяющая живых и мертвых: «Отыщи в глазах ее тех, кто водой обратился. / Позови их, пусть выйдут они из воды: Руфь! Ноэми! Мириам!» Позже Целан напишет Ингеборг по поводу этого стихотворения: «Ты для меня была, когда я тебя встретил, и тем и другим — и чувственным, и духовным. Это никогда не разъединится, Ингеборг». А о том, что произведения Бахман испещрены цитатами и отсылками к поэзии Целана, часто писали немецкие исследователи ее творчества.

В итоге их пути разошлись: Целан женился на Жизель Лестранж (позже Лестраж и Бахман обменяются несколькими письмами после смерти Целана), Бахман ушла к Максу Фришу, но их переписка продолжилась почти до самой смерти Целана.

В остальном же, перевод «Времени сердца» на русский язык — восполнение лакуны, теперь у русскоязычного читателя, наряду с перепиской Пастернака, Цветаевой и Рильке, Хайдеггера и Арендт, есть и этот эпистолярный шедевр.