Вниз!
Текст: Вера Бройде
Обложка: предоставлена ИД «Самокат»
Об одном старичке и воспоминаниях, скрытых под толщей воды, в книге Хираты Кэнъя и Кунио Като пишет Вера Бройде.
Хирата К. Дом из маленьких кубиков / Пер. с яп. Е. Байбиковой; ил. К. Като. — М.: Самокат, 2020. — 48 с.
Если б только вокруг было больше того, что случается лишь иногда, — невозможного, ирреального, утопичного, зазеркального. Если б люди могли меняться — не с годами, а вдруг, внезапно, бесконечно и многократно. Если б, скажем, они не всегда оставались в своих телах, пригвожденных к сухой земле. Если б серая пелена на мгновение разорвалась — и огромная красная рыба проплыла бы в открытую дверь. Если б море однажды решило, что пришло, наконец, его время, что до ужаса надоели эти робкие бури, отливы, приливы, что пора уже все затопить: переулки, центральную площадь, скверы, парки, лужайки, дороги, припаркованные автомобили, заводские постройки, дома... Что тогда? Что мы стали бы делать тогда? Размышляя над этим вопросом, два японца — Хирата и Като — сотворили тот самый мультфильм, что в далеком восьмом году получил приз жюри в Анси, главный приз в Хиросиме и премию «Оскар». «Дом», построенный ими из кадров, уносил далеко-далеко: словно он, как и в фильме «Вверх», был надежно привязан к живущему в нем старику — и семнадцати тысячам двести двенадцати синих, оранжевых, розовых, красных, сиреневых, желтых и мятно-фисташковых шариков. Правда, «Дом» из рисованной книги — не «застывшей», а как бы плывущей — переносит не вверх, а вниз, погружая на самое дно.
Хирата К. Дом из маленьких кубиков
С той поры, как японское море поднялось до ступенек домов, а потом до открытых балконов, до вторых этажей и до длинных антенных усов, пролетело уже столько лет, что из памяти тех, кто зачем-то тут все же остался, утекли все их прошлые дни, словно стайки пятнистой трески, узкозубых акул и цепных барракуд. Ни к чему вспоминать о былом, когда следует думать о том, что фруктовая лавка сегодня причалит к обеду, что дожди в ноябре неизбежны, и вода подступает опять, и минут через пять доберется, пожалуй, до пола, и придется нырять за пилой, пассатижами и молотком, совершенно случайно упавшими в люк и теперь, очевидно, лежащими там, в девятнадцатом, восемнадцатом, или ниже — в девятом, восьмом, или в пятом, четвертом, втором, или в самом их первом доме... Натянув свой костюм водолаза, старый дедушка, прыгнул в окно. Прыгнул в прошлое. Глубоко.
Хирата К. Дом из маленьких кубиков
История, рассказанная вспять, дает возможность многое понять. Чем дальше Кэнъя отпускает старика, тем легче и прозрачнее становится вода и форма, выбранная авторами книги, которая «снимается» как фильм — наоборот. От смерти той, кого любил и с кем в последнем из домов, положенных, как кубики, один поверх другого, не в силах был расстаться, не в силах выпустить из рук ее холодную ладонь, — через наполненную радостями жизнь, с ее вопросами, заботами, делами, поливом грядок с огурцами и дружным чтением газет, вечерним чаем и фокстротом, отъездом и взрослением, а после воспитанием, рождением и ожиданием детей, — все глубже, глубже, глубже, все дальше, дальше, дальше, к той самой первой встрече, когда он был ребенком, сидевшим на траве, где позже вырос дом, а рядом с ним — та девочка, которая потом, еще совсем не скоро, наверно, превратится в его друга, в его невесту и жену, и в маму нескольких детей, и в бабушку трех внуков — в любовь той самой жизни, которая прошла во всех их девятнадцати домах, стоявших друг на друге. Любовь, огромнее которой лишь одиночество на море...
Хирата К. Дом из маленьких кубиков
Наверное, вы спросите: «Зачем же он остался? Ведь мог же этот дедушка покинуть Дом и Город, уплыть куда-нибудь? Ну, скажем, к своим детям? В „спокойный“ мегаполис, где морем и не пахнет, где точно не затопит, где проще все забыть? Другие же смогли: уехали отсюда в уютные места, уехали совсем, совсем и навсегда». Ответ лежит на дне. И это не пила, что выпала тогда из дедушкиных рук. Хотя он прыгнул в воду, чтобы ее достать, достигнув дна к концу рассказа, герой Хираты Кэнъя про эту самую пилу, признаться, начисто забыл. Зато про все другое: про важное, родное, а главное, живое — отчаянно живое, — он только там и вспомнил.
Хирата К. Дом из маленьких кубиков.
На глубине дома становятся иными. И Като их рисует вот такими: задумчивыми, нежными, присыпанными солью, похожей на цветочную пыльцу, и радостными, чуткими, воздушными, поющими, как будто бы летящими куда-то. А может быть, они действительно живые? Когда ныряешь так же глубоко, как персонаж Хираты Кэнъя, то, вероятно, и себя вдруг начинаешь ощущать такой же частью моря, как осьминоги и кораллы, — и начинаешь верить в сны и в уцелевшие лишь тут, под толщами воды, любовь и верность, красоту, совсем другую тишину, совсем другую радость, совсем другую глубину. Они и есть сокровища. Они и есть тот Дом — тот длинный-длинный Дом, тот долгий-долгий Дом — который дедушка не думал оставлять. Ведь лучше каждый день нырять и раз два года снова крышу поднимать, чтобы свой Дом не покидать... И жить как привидение, опутанное прошлым, ну, словно щупальцами старых осьминогов, — признайтесь, вы ведь так, наверное, подумали? И принялись его жалеть? Жалеть и тихо осуждать? Не стóит, право. Ни к чему. Герой Хираты Кэнъя, как мистер Фредриксен из фильма Пита Доктера, как тот смешной мальчишка — посыльный-коридорный в «Отеле Будапешт», — отнюдь не сумасшедший, не жалкий, не такой. Он просто... Просто он... Вы знаете, влюблен. Так глупо, так красиво. И ради той, в кого влюблен, готов заботиться о нем, об этом Доме, как о маленьком ребенке. И даже когда мир изменится настолько, что в тот подводный Город не станут доставлять ни овощи, ни фрукты, — он все равно останется на крыше, чтобы, держа в руках пилу и пассатижи, опять построить «новый» дом: поскольку здесь — и только здесь — он был когда-то счастлив.