«Валентин Сорокин — поэт русской души. Он пишет о горчавой полыни, о том, как хруптят пырей хамовитые козы, когда дует сивер и у работника зальделый бастрик прислонен к дровнику. Он любит: «И заёкают залетки, зазудятся кулаки, закалякают подметки, заискрятся каблуки!»

Михаил Гаспаров. «Записи и выписки»

Одна из глав знаменитого романа Ильфа и Петрова «Золотой телёнок» начиналась так: «Степные горизонты источали такие бодрые запахи, что, будь на месте Остапа какой-нибудь крестьянский писатель-середнячок из группы „Стальное вымя“, не удержался бы он, вышел бы из машины, сел бы в траву и тут же на месте начал бы писать на листах походного блокнота новую повесть, начинающуюся словами: „Инда взопрели озимые. Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился...“» * — Ильф И., Петров Е. Золотой телёнок // Ильф И., Петров Е. Собрание сочинений в 5 т. Т. 2. — М.: Художественная литература, 1994. С. 65. Юрий Щеглов, комментатор двух знаменитых книг Ильфа и Петрова, считал, что такой стиль имеет давнюю традицию, и над ним издевались ещё до революции. Но для большинства современных читателей, сколько-нибудь осведомлённых о советской литературе (или живших в середине прошлого века), фрагмент соотносился с книгой Фёдора Парфёнова «Бруски»: «Сегодня зиме каюк-крышка, — говорит Николай Пырякин, бережно втискивая в кособокую корзину остатки теплопрелой мякины. От мякины пахнет мышами, кислятиной и чёрт знает чем, но Николаю кажется, это пахнет весной, и он бормочет: — Каюк-крышка» * — Панфёров Ф. И. Бруски. Роман в четырёх книгах. Книги 1-2. — М.: Советская Россия, 1984. С. 4. .

Федор Панфёров родился в рабочем посёлке Павловка (районный центр в нынешней Ульяновской области) в семье бедняка. Сперва он окончил учительскую семинарию, а потом два года в — Саратовском университете. Через год вступил в партию (ему тогда было тридцать лет), а печататься стал восемью годами ранее. Сочинял он, помимо рассказов и повестей пьесы о советской деревне. Названия говорят сами за себя: «Перед рассветом», «Дети земли», «Мужики», «От деревенских полей», «В предутреннюю рань», «Пахом», «Твёрдой поступью». Не то, чтобы совсем типичный, но очень понятный путь литературного выдвиженца из крестьянской среды. Он быстро превратился в начальника — сначала в РАПП, а потом в Союзе писателей. Был главным редактором «Крестьянского журнала» (1924–1931), а потом пересел в кресло главного редактора журнала «Октябрь» (1931–1954). После войны он сочинил трилогию «Борьба за мир» (1947) (Сталинская премия второй степени в 1948 году), «В стране поверженных» (1948) — (Сталинская премия третьей степени в 1949 году), и «Большое искусство» (1954).

Потом настала пора ещё одной трилогии — «Волга-матушка река» («Удар» (1953), «Раздумье» (1958), «Во имя молодого» (1960)). Короче говоря, перед нами образец неленивого, обильного книгами советского писателя, символ того явления, что называется «многотомье» — два раза вышли его собрания сочинений по шесть томов в каждом (последнее редактировала его жена Антонина Коптяева, тоже писательница, тоже автор трилогии (правда, одной: молодой врач приезжает на Север и обретает своё предназначение в служении народу), тоже лауреат Сталинской премии — в 1950 году). Но чтобы ни делал Панфёров долгих тридцать лет, главным его творением остался роман «Бруски» (1928–1937), который в 1939 году экранизировали под названием «В поисках радости». (Там использована только часть сюжета, и крестьяне ведут разговоры о стране Муравии, которая будет потом воспета Твардовским, но потом всё равно копают колхозный канал.)

Нерадивые студенты поздних советских лет, которые не могли заставить себя продраться через четыре книги (а структура текста такова: книги делятся на «звенья», а они, в свою очередь, на более мелкие главки под номерами), сходу решали, что речь идёт о каком-то производстве брусков. Но нет, Бруски — это старое имение на берегу Волги. Его хочет захватить кулак-мироед Егор Чухлёв. В родные места возвращается из армии главный герой Кирилл Ждаркин. Сперва он пытается работать в своём хозяйстве, но быстро понимает, что в новое время так жить нельзя. Вместе с другими крестьянами-бедняками Ждаркин захватывает имение, и они устраивают там коммуну. Дальше начинается борьба — борьба со злыми кулаками, борьба за сердца тех крестьян, что не понимают прелести коллективного хозяйства, борьба за урожай, наконец. Она каждый раз увенчивается победой — над кулаками, сердцами, побеждён и урожай. Ждаркин — это такое обобщённое народное существо, которое может совершить ошибку, а вот партия не может ошибаться никогда. Поэтому в романе есть старый большевик Огнев и множество других проводников высшей силы.

После преодоления множества трудностей главный герой обретает не только народное уважение и любовь женщины, но и ласку вождя. Ждаркин приезжает в Москву и встречается со Сталиным. Тот говорит, что Ждаркин заслуживает ордена, и вдруг спрашивает:

«— А вы помирились с товарищем Чанцевым? Слыхал я, зимой вы пошумели с ним из-за навоза...

Никита был крайне удивлен, что Сталин знает и об этом, и в то же время ему стало нехорошо оттого, что история с навозом известна Сталину, и он, чтобы отвести разговор, сказал:

— Ай и его знаете? Епиху? Откуда?» * — Панфёров Ф. И. Бруски. Роман в четырёх книгах. Книги 3-4. — М.: Советская Россия, 1984. С. 499.

Сталин в «Брусках» не только мудрое и всевластное существо, а ещё и существо всевидящее — он знает и о навозе, знает, кто из колхозников, что делал прошлым летом, да и вообще всё.

Хвалили Панфёрова много. Знаменитый ленинский нарком Луначарский, правда, стремительно терявший свою силу и влияние, написал о «Брусках» прочувственную статью. Там он сообщал, что Панфёров — наследник Фурманова, пишет лучше Фадеева, и: «Я почти не мог бы отметить каких-либо недостатков романа с художественной стороны» * — Луначарский А. В. Что пишут о деревне. «Бруски» Роман Ф. Панферова // Луначарский А. В. Собрание сочинений в 8 т. Т. 2. — М.: Художественная литература, 1964. С. 646.

. Но вряд ли найдётся человек, считающий сейчас Луначарского арбитром художественного вкуса. Он, скорее, индикатор соотношения литературы и идеологии.

Не надо думать, что слава романа не выходила за пределы СССР. Русские эмигранты в тридцатые годы прошлого века прилежно читали советские романы и не ленились о них писать. Адамович в 1931 году тоже некоторым образом хвалил Панфёрова: «Как документ осведомительный, „Бруски“ — книга первостепенной важности» * — Адамович Г. В. <«Бруски» И.Ф. Панфёрова> // Адамович Г. В. Собрание сочинений. Литературные заметки. Кн. 1 («Последние новости» 1928-1931) — СПб.: Алетейя, 2002. С. 448.

. Но перед этим объясняет почему: «Вот книга, которая за всё время существования советской литературы имела наибольший официальный успех. Если бы теперешняя советская печать выражала общественное мнение страны, следовало бы сказать: вот книга, о которой говорит вся Россия» * — Адамович Г. В. <«Бруски» И.Ф. Панфёрова> // Адамович Г. В. Собрание сочинений. Литературные заметки. Кн. 1 («Последние новости» 1928-1931) — СПб.: Алетейя, 2002. С. 441. . Дальше Адамович, исходя из фантастического (шестьсот тысяч) тиража первой книги, делает такое наблюдение: «Обязан быть знаком с „Брусками“ всякий, кто сколько-нибудь причастен к так называемой „культработе“: иначе он будет с этой работы рано или поздно „снят“... Ибо не знать „Бруски“, значит проявить пренебрежение к величайшей духовной ценности, которая сейчас в Советском Союзе имеется: к генеральной линии коммунистической партии» * — Адамович Г. В. <«Бруски» И.Ф. Панфёрова> // Адамович Г. В. Собрание сочинений. Литературные заметки. Кн. 1 («Последние новости» 1928-1931) — СПб.: Алетейя, 2002. С. 444. .

И Адамович со всей силой старой школы, пользуясь тем, что он сидит не в Москве, а в Париже, начинает тыкать в роман «Бруски» палочкой, будто мальчик — в дохлую крысу. Между делом он цитирует интервью автора «Литературной газете», где Панферов «невозмутимо заметил, что „у Толстого и Достоевского всё строится только на замкнутых человеческих взаимоотношениях, мы же смотрим гораздо глубже“... Талант у Панферова, по-видимому, есть, но состояние этого таланта самое первобытное, самое сырое. Решив, что он „глубже Толстого и Достоевского“, Панферов, очевидно, находит, что ему как писателю над собой работать ни к чему. В том интервью, о котором я уже упоминал, встречаются такие строки: „Я сейчас пишу третью книгу „Брусков“. Она строится на том, что несметные природные богатства уплывают в море и что мы не сумели использовать наши торфяные болота... Кто из классиков меня может тут чему-нибудь научить? Никто. Я сам занялся изучением торфяных болот, свойств и качеств торфа и его применения“. Замечание само по себе резонное. Ни у Толстого, ни у Достоевского указаний на применение торфа Панферов не найдет. Панферов упустил только из виду, что он пишет не доклад в Совет народного хозяйства, а роман... А насчет основ литературного творчества он мог бы узнать кое-что для себя полезное и новое не только у Толстого с Достоевским, но и у любого среднего беллетриста» * — Адамович Г. В. <«Бруски» И.Ф. Панфёрова> // Адамович Г. В. Собрание сочинений. Литературные заметки. Кн. 1 («Последние новости» 1928-1931) — СПб.: Алетейя, 2002. С. 442.

.

Сюжет «Брусков» очень сложно пересказывать. Роман очень длинный, но не в этом проблема. Она в том, что его можно пересказать кратко, как сделано выше, можно очень подробно — с описанием каждой главки (и будет напоминать поэпизодный план какой-нибудь сериала). А вот сделать что-то среднее почти невозможно, кажется, что ты действительно пересказываешь длинный сериал в несколько сезонов. Панфёров наваливает текст в книгу, будто орудуя лопатой: и кажется, что на лопате всё время одно и то же. Начинается липкий морок, и, случайно захлопнув книгу, ты с трудом можешь определить место, где остановился. Но я читал «Бруски» осознанно, с исследовательским интересом, оттого дошёл до финала. (При желании писатель мог написать ещё два тома, ничего в сюжете тому не препятствует).

По сути, перед нами история становления нового человека, многажды рассказанная, и лучше всего получившаяся в кинематографе. Был такой фильм «Член правительства» (1939), где простая батрачка медленно проходит всю социальную лестницу с помощью Партии, чтобы встать на кремлёвской трибуне, кутаясь в шаль, и сказать: «Вот стою я здесь перед вами, простая русская баба, мужем битая, попами пуганная, врагами стрелянная — живучая!» Про воспитание нового человека в промышленности была снята картина «Светлый путь» (1940) — но это, хоть и идеологическая, но всё же музыкальная комедия. А перед нами протосериал в прозе, и нужно сказать, чем отличается от таких книг, как шолоховская «Поднятая целина» (1930-1959) и какой-нибудь поздней «Повести о директоре МТС и главном агрономе» (1954) Галины Николаевой. Отличие «Брусков» в том самом выдуманном языке, о котором сказано в самом начале нашего рассуждения. В романе такая концентрация стилизованной «народности», такой запах прелой земли, что шибает в нос с первых страниц: «Никак Николай Пырякин! — прогундосил Маркел Быков...» * — Панфёров Ф. И. Бруски. Роман в четырёх книгах. Книги 1-2. — М.: Советская Россия, 1984. С. 14. Язык Панфёрова не превзойдён, хоть после него многие и старались на этой колхозной ниве. Правда, главный эффект, который он создаёт, — комический. Особенно он буксует в сценах любви:

«И он настиг её... Он настиг её на поляне у старого разветвленного дуба. Руки её тянулись к нему.
— Ох, Кирилл... иди, — вырвалось у неё.
...Очнулся Кирилл, когда около него горел костёр из сосновых шишек.
— Земля сырая... встань, — проговорила Стеша.
— Ничего... от меня и земля нагреется.
— О чем ты думаешь?...
— Вот о чем, — Кирилл привлек её к себе и шепнул на ухо: — Ты мать... материха моя.

<...> И они оба заснули тут же, на полянке, около угасающего костра, двое сильных, здоровых людей, от тел которых нагревается сырая земля. Они лежали рядом, крепко обнявшись.

А утром их разбудило солнце» * — Панфёров Ф. И. Бруски. Роман в четырёх книгах. Книги 3-4. — М.: Советская Россия, 1984. С. 227. .

Стиль, бывший визитной карточкой Панфёрова, эволюционирует (видимо, не без помощи редакторов), и в последние «звеньях» он уже приглажен, стёрт: «Кирилл из практики уже знал, что планы празднеств часто срываются. Но все-таки надо было многое продумать, определить, взвесить. Прежде всего было решено — это диктовалось самой жизнью — не обосабливаться от окружающих заводы районов, ибо из этого всё равно ничего не выйдет: в празднестве примет участие буквально всё население, а население окружающих колхозов давно уже перепуталось, породнилось с населением заводов, да и, кроме того, многие колхозники принимали участие в постройке заводов» * — Панфёров Ф. И. Бруски. Роман в четырёх книгах. Книги 1-2. — М.: Советская Россия, 1984. С. 541. .

Есть ещё одна черта, что сближает «Бруски» с сериалом, — вмешательство продюсера. При всём том, что книгу хвалили, строгие критики упрекали Панфёрова за то, что кулаки у него недостаточно демоничны, а крестьяне не сразу прозревают и лишаются страха перед колхозами. Не отменяя прежние серии, Панфёров вносил изменения в следующие, будто меняя сюжет и актёров. Были популярны сельскохозяйственные коммуны — вот они. Как шикнула партия на коммунаров, Панфёров от них отказался. Короче говоря, это свидетельство удивительной гонки за генеральной линией партии, а эта линия не то, что была математической кривой, а, скорее, ломаной.

Не надо думать, что наш герой был таким хитрым, всегда удачливым человеком. В 1941 году, объясняя, что он человек невоенный и болезненный, Панфёров отказался ехать на фронт военным корреспондентом, и его выгнали из партии. Потом, впрочем, восстановили. Или не выгнали. Одним словом, туманная история. После войны и смерти Сталина он расслабился и пропустил в своём журнале «Октябрь» статью Петра Вершигоры, соратника знаменитого партизанского командира Ковпака. То, что писал Вершигора (сам по себе очень интересный человек) о минувшей войне, не понравилось партийным инстанциям, и Панфёров в одночасье лишился редакторского поста. Но не прошло и трёх лет¸ как журнал ему вернули. Жил он долго, выходили всё новые толстые книги, пока, наконец, не пришла та, что властна над любыми бесконечными процессами. В 1960 году Панфёрова похоронили на Новодевичьем кладбище и назвали его именем множество улиц в разных городах страны, а также пассажирский теплоход.

Жаль только, что его не чествуют как родоначальника советских писателей-деревенщиков партийного толка и люди, понимающие, что многотомные советские романы занимали ту нишу, что потом заполнилась сперва иностранными, а потом отечественными сериалами без начала и конца.