Когда умирает известный человек, сразу начинается какое-то безобразие. Все вспоминают встречи с великим, а некоторые начинают судить и рядить о месте покойного в их жизни. Всё это никуда не годится. Ничего не надо формулировать — всё потом придёт само. Или в некоторых случаях мертвые давно уже взвешены или взвесили себя сами. Уместны лишь ирландские поминки — особенно для людей, не вовлечённых в горе. Нечего притворяться скорбными — за вас есть кому плакать по-настоящему.
Итак, я однажды был на одном торжественном мероприятии, где чествовали барда Кима. Зал был битком, я не влез туда по причине упитанности и прогуливался вовне. Там меня поймал N. вместе с распорядительницами и попросил помочь подняться наверх великому поэту Евтушенко.
Я предполагал, что его вовсе придётся нести, но Евтушенко оказался вполне бодр — для своих обстоятельств. Действительно, через пару минут во внутренний дворик зарулил серебристый автомобиль, откуда высунулась палка поэта. Я уже знал, что ему отрезали ногу и вообще он стар, но когда он повис у меня на руке, подивился его лёгкости. Он был похож на высохшую птицу.
Натурально, он вошёл как Державин. Но я был не Дельвиг и считал это естественным.
В лифте мы разговорились, там было много всего забавного, но под конец он меня спросил, не снимаюсь ли я в кино. Я отвечал, что нет, на что Евтушенко заметил:
— А мы бы могли хорошо сыграть вместе. Я — Дон-Кихота, а вы...
И я продолжил:
— Росинанта.
Евгений Евтушенко. Человек из тетрадки
Собрала комментарии: Анна Смирнова
Фотография: kremlin.ru
1 апреля умер Евгений Евтушенко. Писатели, поэты, критики и авторы Rara Avis делятся личными впечатлениями о нем.
Владимир Березин
Писатель-пешеходСергей Есин
Писатель, бывший ректор Литературного института— Умер великий поэт, который очень точно считал свою судьбу. Он поворачивался за каждым политическим изгибом в стране. И был одинаково любим при всех режимах, потому что умудрялся сказать то, что не решался сказать никто. Но могу ли я любить людей, которые уже в 90-е годы покинули родину, когда мы остались один на один с ее трудностями? Я не представляю, чтобы Лермонтов попросил похоронить себя рядом с Пушкиным. Как бы к этому отнесся Пушкин? Я много раз встречался с Евтушенко за жизнь. И кое-что мы сказали друг другу. Среди прочего я оказался тем единственным человеком, который сумел выдать ему диплом. Его почти что девяностолетняя мама, которая в этот момент присутствовала, выпила рюмку коньяка и сказала: «Наконец-то у тебя диплом, советское образование лучшее в мире».
Валерия Новокрещенова
Обозреватель Rara AvisВ 2014 году Евтушенко представлял в Москве свой новый сборник «Я пришел в XXI». У всех, кто подходил за автографом, он спрашивал про профессию, интересы и, исходя из услышанного, писал в книгах пожелания. Например, одной девушке, представившейся начинающей писательницей, Евтушенко посоветовал начать литературную жизнь с написания «Исповеди» в стиле Жан-Жака Руссо: любой человек, желающий попробовать себя в литературе, должен уметь написать «свою исповедь». Мне, студентке журфака МГУ, Евтушенко пожелал: «Чтобы не присоединялась к компании громко кричащих и имеющих о себе завышенное мнения журналистов», и обязательно читать побольше хорошей публицистики. «Журналистика — это тоже писательство, не будьте блатным журналистом», — добавил он, отдавая мне книгу. А еще Евгений Евтушенко посмотрел на меня серьезно и спросил, почему у меня такая необычная внешность, каштановые волосы: «Вы откуда-то приехали?» Я сейчас эту встречу вспоминаю и почему-то улыбаюсь.
Лариса Романовская
Прозаик
— Мама, Евтушенко умер.
Я чувствую себя предателем. Мама не пользуется интернетом, а в новостях про Евтушенко скажут в следующем выпуске. Мне важно быть рядом, когда она узнает. Пусть не у плеча, в телефоне. Я знаю — мама расстроится.
Евгений Евтушенко — ее поэт. Стихи, вырезанные из журнальных страниц, переписанные чернильной ручкой в толстую тетрадь на пружинке. В мамином классе такие тетрадки были у каждой современной девушки. Стихи и песни, вперемешку с фото киноактеров и картинками из цветного «Огонька».
Странички желтели, клей высыхал, чернила бледнели, жизнь шла дальше. У мамы росла я и читала все подряд. Однажды мама мне дала посмотреть эту тетрадку. Асадов, Щипачев, Блок, Есенин, Друнина, Рождественский, Ахмадулина, Вознесенский и Евтушенко. Шел девяностый год, было странно любить Евтушенко, когда в мире снова появились Цветаева и Пастернак.
А мама его любила долго, застенчиво, как полагается приличной девочке из шестидесятых.
— Лара! Ты можешь сейчас найти его стихи? «Не возгордись ни тем, что ты борец...»
Для мамы интернет — машина времени. Там живут постаревшие одноклассники, песни, которые исполнялись «по заявкам радиослушателей», и стихи, которые ей читал однажды вечером один мальчик, провожая до дома.
Я читаю маме по телефону. Читаю сама — первый раз в жизни. Какое длинное! В твиттер не влезет, в фейсбук под кат. Как можно столько — наизусть? Это, наверное, стихи длиной в два переулка. Я читаю, мама слушает. Теперь у нас еще одно общее воспоминание. Потом будет у меня одной.
— Лара, знаешь песню? «Я расскажу березе, как подружке, что нет любви хорошей у меня»? Это тоже Евтушенко. Мы собирались всей семьей, за столом — я, мама, папа, тетя Надя, дядя Валя, баба Кланя — и пели, все вместе.
Из всех них жива только мама. Я ищу запись. Завтра Евтушенко назовут символом поколения. И сразу у поколения отнимут.
А пока мы с мамой поём. Вместе.
Елена Погорелая
Поэт, литературный критик
Примерно в 9–10 лет я добралась наконец до поэтической домашней библиотеки, мне, прежде взрослых стихов никогда не видевшей, было в общем-то все равно, что читать: я с равным интересом хваталась за О. Фокину и М. Лохвицкую, К. Бальмонта и П. Васильева. Однажды заметила, что среди этих маленьких сборников серии «Поэтическая Россия» втиснута записная книжка в коленкоровом переплете; открыла; в книжечке аккуратным ученическим отцовским почерком было записано что-то странное — про какого-то Изю, который крутит в кинотеатре комедии, про Риву, которая «человечьим волосом» набивает матрасы, про бетонщицу Нюшку... Это что за имя вообще? Кто такая бетонщица?
Так я в первый раз прочитала переписанную отцом от руки в институтские годы евтушенковскую «Братскую ГЭС». Вспомнила: Евтушенко — это же тот, который переделывал «Бабий Яр»... Тот, про которого Вишневская в своей книге... «Вам советская власть наплевала в душу, а виновата в этом — Америка?»
Это все — Евтушенко?
В отцовском блокноте, кстати, его поэма была записана сразу после жалостливых стихов Э. Асадова про бенгальского тигра и брошенную собаку. Асадова я пролистывала, а вот Евтушенко — читала. Для десятилетней «книжной девочки» там было много такого, после чего хотелось попробовать жизнь на вкус. Того, чего не найти в стихах Бальмонта или Лохвицкой.
С тех пор Евтушенко для меня — не поэт красиво изданных серий, ЖЗЛовских биографий и статусных премий. Евтушенко — поэт записных коленкоровых книжечек, застольных упоминаний, пожелтевших страниц... И неважно, что в год его смерти эти страницы — фэйсбучные, а не тетрадные, и мерцают экранной подсветкой.